чтобы душно и тесно с налетом агорофобии-клаустрофобии, но Черников в первый раз с такой неприязнью подумал об искусственности этой среды. Они стояли возле этой большой телевизионной жк панели, которую только что пересекли. Там показывали рекламу, и Эвелина сделала звук тише, потом полностью выключила панель. Тишина оглушила, но теперь она была на двоих. Снова был слышен каждый вздох, шорох одежды, но этот вздох и шорох были совместны.
— Что будем делать? — спросил Черников.
— А теперь двинем к тебе домой, к твоим телевизорам.
— А не чувствуешь рядом больше никаких телевизоров?
— Поблизости нет. Вижу следы твоего перехода. Пойдем по ним.
— Целый месяц идти!
— Ты говорил, что ехал на велосипеде?
— Он сломался, сама увидишь.
— Ну, тогда давай марафонскую. Побежали!
Они бежали уже часов пять или больше… Действительно легче было бежать с закрытыми глазами, читать что-то или смотреть. Потом однажды открыв глаза, Черников увидел свою брошенную консервную банку в целлофановом кульке и потом сломанный велосипед. Само собой случился привал. Черников, только свалившись на пол, почувствовал, как он устал. Зато не заметил уже во сне, как Эвелина прилегла рядом и просунула под его голову свою руку. И лежала так недвижно на левом боку неудобно, не шевельнувшись, не повернувшись, пока не проснулся этот престранный чел.
А Черников, спросонья, пытался разгадать этот запах шампуня от мягких разметавшихся волос и эту радость, что он не один.
— Ты не спишь? — спросил он. Она молчала. — Я знаю, что не спишь.
— Зачем тогда спрашиваешь. В конце концов, я могу имитировать сон, даже вызывать сновиденья. Обними меня крепче. Ведь я похожа на ту женщину на 90 процентов, ну может на 70. Я просчитала по твоим воспоминаниям все нюансы ее облика. Например, рисунок ее ноздрей. Ты же не сможешь их описать. Их впечатление у тебя глубоко в подсознании. А я разбиралась детально, пошагово, сверяясь со своей энциклопедии человеческих носопырок.
— Как ты починила втулку велосипеда.
— Напечатала ее.
— Где?
— Внутри у себя. Нарисовала в голове и напечатала. Могу все, копировать, но только в размере моей утробы.
— А как достала оттуда?
— А как женщина рожает.
— А ты вообще можешь рожать?
— Что-нибудь сложнее велосипедной втулки?
— Прости.
— Однажды было такое задание — сблизиться с одним уважаемым человеком. Имитировала беременность, все как у всех, предварительное узи, томограмма со звуком, потом имитировала выкидыш.
— А как ты выглядела тогда?
— Бывшая мисс какая-та. Бывшая балерина, которая после травмы стала хромой.
— А зачем хромота?
— Есть поговорка: кто не спал с хромоножкой, тот не спал с Венерой.
— Нет объяснений — почему возникла эта стена? Почему нас отсекли от будущего?
— Кого нас? Бродячих путешественников во времени? И кто отсек? Представители неизвестной цивилизации, или будущие «человеки», а может не «человеки», создавшие этот интерфейс. Межвременные связи — очень важный ресурс. Кто-то начал его активно администрировать.
— Но ты ведь пришла оттуда? Расскажи, что будет потом.
— Я дальше 25 века не была. Во всех вариациях был ядерный апокалипсис, в бункере кто-то и выжил. Потом на Земле стало очень тихо и скромно. Идеология только одна — меньше народу — больше кислороду. Всю черновую работу — андроиды. Все копошатся в прошлом. Раскопки, архивы, воспоминания. Можно сказать Ренессанс. Кто-то сказал про интеллигенцию — это говно. Я могу повторить так про все человечество, которое притихло после очередного кровопускания. Цивилизационный отстой. Системный сбой. Нет, человек это только ступень эволюции…
Глава 18
Эвелина смогла починить велосипед, и они по следам Черникова добрались до его телевизоров в два мгновения. Мгновение первое: она крутила педали, а он лежал на спине в тележке, закинув руки за голову. Сначала движение было уместно-велосипедным со скоростью километров пятнадцать в час, потом что-то изменилось, замелькало калейдоскопом. Мгновение второе: Эвелина налегла на педали, похоже прибавила скорость, Черников приподнялся, повернув голову, и движение вдруг стало замедляться, потом распадаться на кадры, размазываться по цвету, по звуку, пока все не застыло в скриншоте, в стоп-кадре, и так заморожено это длилось и длилось…
— Приехали, — она толкнула его.
— Что это было?
— Я хорошенечко разогналась, а потом у пространства открылось свойство подобное сверхпроводимости, и мы совершили прыжок в гиперпространство.
Она остановила велосипедный тарантас по центру телевизионного оазиса "эпохи Черникова". Наверное, со скрытой усмешкой полюбовалась этим нестройным рядам телевизоров, относящимся к двум мегадатам двадцатого века. Похоже, нарочито особенно уделила внимание загаженности пейзажа. Ногой подвинула, подтолкнула бутылку пива, взяла из ящика оранжевый помидор, посидела на табуретке, поковырялась в стопке верхней одежды (сибирского гардероба Черникова) и даже примерила валенки.
— Ну что ж — солидный культурный слой. Не устал бегать по телевизорам? — улыбнулась она.
Они сначала заглянули к нему в 2000. Черников первым залез по собачьи в телевизор, и уже оттуда, из своей комнаты, подал руку даме.
В комнате продолжалось первое января. На столе стояла без пробки бутылка шампанского, в большой тарелке лежал салат оливье, купленный в супермаркете. В квартире было скромно и не ухоженно. Черников застыдился своей конуры. Эта девчонка-девушка робот совсем не робот и все понимает, и даже понимает что ему перед ней стыдно.
— Так это и есть салат оливье? Хочу попробовать. Наложи, — она явно делала вид, что не замечает конфуза Черникова.
— Лучше этот салат попробуешь в 70-х. Советский стандарт.
— Это жилье называется — хрущевка, хрущоба?
— В 90-х переселился сюда. А прежнюю продал. Мать со мной вернулась из ссылки. Отец на поселении был в Киргизии, там и сгинул. Вернулись в Кишинев в 50. Мать вышла замуж. Отчим работал в горкоме, получил квартиру в центре. После их смерти квартира осталась мне.
— А что за ссылка?
— В 41 году из Бессарабии после воссоединения-присоединения. Там по отцовской линии тоже — то ли поручик, то ли прапорщик у Врангеля. Мне годика четыре, ничего не помню. Помню снег, Сибирь. Как возвращались на юг. Ну, мне тогда уже лет 12. Девочка в поезде, в плацкартном вагоне, расстались в Москве. Мы выбегали с ней на каких-то станциях, держась за руки. Но это ты знаешь.
— Ну да, это у тебя очень яркое воспоминание — улыбнулась Эвелина, — матросская белая кофточка, темная юбка, стройные полные ноги. Этот смутный объект желаний. Ведь та девушка Лена, которая сейчас рядом с тобой, та с который ты ехал в одном купе до Москвы — это ведь не случайно. Это даже не реминисценции. Это спираль.
Черников лег поспать, а Эвелина осталась смотреть телевизор и все же взяла тарелку с салатом, сковырнула немного вилкой, включила на полную мощь
