охолонила меня в прихожей Лиза. — Не голоси там громко, да не кидайся. Руки-то хоть с дороги помыл?
— Забыл! Да какое там… Щас!
Наконец меня впустили в спальню. Доктор о чём-то чинно разговаривал с матушкой, Марта мешала в кружке какие-то порошочки, а на кровати, уже укрытая нарядным одеялом… тут меня, братцы, до слёз проняло, честное слово. Такой она мне маленькой показалась. Волосы мокрые ко лбу прилипли, вокруг глаз тени синие, а в руках кулёк.
Я осторожно присел на край постели и заглянул за отвёрнутые пелёнки.
Божечки, маленький человечек! Красненький, сморщенный, сопит, к титьке присосался.
— Сын, — сказала Серафима и ткнулась лбом в моё плечо.
Лизавета через кровать протянула мне платок, не дала оконфузиться. Одной рукой обнимал жену… а другой слёзы утирал. Вокруг говорили что-то — слова доходили с трудом.
— Подержишь? — спросила Сима.
— А можно?
Она улыбнулась:
— Ты же отец.
Как странно звучит! Я — отец… Принял свёрток, в моих руках показавшийся мне вовсе уж крошечным, и тут доктор сказал:
— Три семьсот. Довольно крупный мальчик для первых родов. Но, спасибо вашей матушке, всё обошлось без осложнений.
Крупный мальчик спал у меня на руках, насупив крошечные бровки.
Время, наверное, подкатывало уже к полуночи, когда женщины решили, что Серафиме можно осторожно вставать, помогли ей нарядиться в специальное платье с дополнительными застёжками на груди и пелеринкой — чтоб кормить удобно было — и я под ручку вывел её в гостиную.
— Ну, казак лихой, рассказывай теперь про золотую саблю, — расправляя усы, усмехнулся батя.
— Ах ты, пень горелый, я и забыл про неё!
— Как! — матушка глаза вытаращила. — Прям золотая⁈
— Ну, клинок-то стальной. Но рукоять — из золота. И даже камушки какие-то вделаны.
— Ну-ка!
И пошло оханье и передача наградной сабли из рук в руки, и восторги, и прочие цыканья и восклицания.
— Я дойча-то порасспросил, — снова начал батя. Хаген, скромно молчавший, кивнул. — Но теперь хотелось бы от тебя услышать.
— Ну, слушайте…
— Погодите! — всполошилась матушка. — Пойдёмте за стол, там и расскажешь!
Против этого никто не возражал. С сегодняшними хлопотами никто толком не евши.
И пошли истории. Хватило их на заполночь. Из-за стола снова перешли в гостиную, где я наконец имел удовольствие сидеть рядом с женой на диванчике, хотя бы слегка её приобнимая.
Самым, конечно, сногсшибательным известием для родни стало дарование потомственного дворянства, да с землёй!
07. СЮРПРИЗЫ
СИРИЙСКИЕ
Батя с матушкой и Лизаветой, склонившись головами над конторкой, внимательно просмотрели документы и почти хором воскликнули:
— Восемьдесят гектар!
— Илюшка, так ты у нас теперь помещик! — засмеялась Лизавета.
— Теперь я поняла, — чинно высказалась Марта, — почему герр Хаген назвал вас «фрайгерр».
— А эт чего это? — с подозрением уточнила у неё матушка.
— Это есть… м-м-м… владетельный дворянин, так, кажется, обозначается. Обычно воинского состояния.
— А-а, ну, тогда точно подходит.
— С Виталием поговорить надо, — батя аккуратно сложил документы в папку. — Поедем завтра, Илюха. Он с Панкратьичем из губернской земской управы дружен, пусть потолкует с ним по-свойски, а то дадут тебе землицу куда на север в глухомань…
Еле как, в третьем часу, разобрались по спальням. Про сирийский сундук я не сказал ничего — снять его ночью никакой возможности нет, женская часть изведётся ведь от любопытства, спать не сможет толком.
Зато сегодня я наконец-то лёг спать с супругой! Хоть ей доктор и велел неделю воздерживаться, никто не запретит мне рядом прилечь, бережно обнять, тёпленькую-мяконькую к себе прижать… Пока лежали, ещё шептались, да целовались — ну а как? Соскучились же оба. Не успели уснуть — малыш давай кряхтеть да пищать.
Сима подскочила — пелёнки поменять, покормить. Еле как угомонились. Засыпал я с мыслью, что няню надо бы хорошую найти. Вон, как у Лизаветы. Восемь лет уж она с их семейством, надёжная, почти как родная. Иначе поскачи-ка, как белка в колесе. А я хочу, чтоб жена отдохнуть могла, выспаться как следует…
Думал, продрыхну до обеда — ан нет. Через четыре часа малыш нас снова разбудил. Подскочил я как штык — смотрю, семь часов уж натикало. И пока Серафима дитём занялась, побежал до соседней улицы, где тракторист дядь Вася живёт. Тракторёнок у него с небольшим, но краном. Мне, чтоб сундук от шагохода безвредно снять — самое то.
Сговорился за два рубля!
Прикатили во двор — родня к окнам прилипла, давай скорее одеваться, во двор выскакивать. Всем интересно!
— Илюш, чё это? — Лиза слегка подтолкнула меня в бок.
— Увидите! — я махнул трактористу: — Дядь Вась! Я ворота мастерской открою — сможешь туда задвинуть?
Тот сдвинул ушанку на затылок, переключил какие-то рычаги:
— А то! Можно, открывай!
В самом деле, не посреди же двора подарки разбирать? А в дом этот сундук никак не впихнёшь, здоров больно, не войдёт в двери, да и тяжеленный. А от мастерской к дому тёплая галерейка пристроена, немного подтопим — и можно будет всех звать. В первую очередь меня интересовала, конечно, Серафима — кому главному Великим князем подарки-то назначены?
Выпроводив тракториста и заперев за ним ворота, я пригласил домочадцев в мастерскую. Пришли все, даже малыша, завёрнутого в одеяльце, прикатили в специальной колясочке. Я оглядел ряд любопытных лиц.
— Так вот. Что в этом сундуке — я не знаю. Ни я, ни Хаген. По базарам нам ходить было некогда, да и несподручно вовсе, так что всё это — от самого Великого князя подарки, как он объявил: для жены и дитя. Закупались его ординарцы,
