Владимир Потёмкин - История димломатии, том 1

Впоследствии Гогенлоэ узнал от Бисмарка, что одним из основных мотивов его осторожного отношения к Австрии было опасение, как бы в разгромленной стране не началась револю­ция.

Австрийский император сейчас же после битвы под Садовой телеграфировал Наполеону III, что отдает Венецию ему, им­ператору французов. Этот на первый взгляд странный дипло­матический шаг объяснялся, во-первых, тем, что австрийский штаб хотел поскорее окончательно ликвидировать южный фронт, пожертвовав Венецией, и поскорее перебросить южную свою армию на север против пруссаков в помощь разбитой армии Бенедека. Во-вторых, Франц-Иосиф хотел подчеркнуть, что разгромленные под Кустоццой итальянцы вовсе не завоевали Венецию, а могут получить ее в виде «подарка» из рук мило­стивого их покровителя Наполеона III.

Но тут, к своему несчастью, Виктор-Эммануил II и его ми­нистры, между которыми после смерти Кавура не было ни одного талантливого человека, заявили, что Венеции им мало и они хотят еще получить от Австрии Триент и Триест. Бис­марк, уже вступивший в первые же дни после Садовой в перего­воры с Австрией, прекрасно знал, что итальянцы и на море не покажут себя героями. Но он не останавливал Виктора-Эмма­нуила II и даже похваливал неожиданную прыть, которую вдруг обнаружило итальянское правительство: ему-то ведь было выгодно, чтобы в горячие дни переговоров с австрийцами о перемирии Франц-Иосиф знал, что на юге еще не все кон­чено, и испытывал бы некоторое беспокойство. Но случилось нечто еще более поразительное, чем паническое бегство италь­янской армии под Кустоццой. 20 июля итальянский флот, состоявший под командой адмирала Персоно, подвергся у Лиссы нападению со стороны австрийской эскадры адмирала Тегетгофа и был совершенно уничтожен при минимальных по­терях победителей.

Виктор-Эммануил II наивно полагал, что пруссаки будут продолжать борьбу, но вдруг, к своему отчаянию, он узнал, что 26 июля (1866 г.) в городе Никольсбурге уже заключено перемирие: Австрия согласилась на те умерен­ные требования, которые предъявил Бисмарк. Когда Италия пробовала протестовать против такого поведения союзника, Бисмарк напомнил, что Венецию итальянцы все-таки получили. Если же им угодно домогаться еще Триеста и Триента, то никто им не мешает продолжать воевать с Австрией один-на-один. Виктор-Эммануил поспешил отклонить этот дружеский совет.

Так кончилась вторая война, подготовленная дипломатией Бисмарка для намеченной им основной цели: объединения гер­манских государств вокруг Пруссии.

Как первая война (1864 г. против Дании) с логической неиз­бежностью вызвала вторую войну (1866 г. против Австрии), так и эта вторая война естественно повлекла за собой третью войну (1870 — 1871 гг.) против Франции.

Мир между Австрией и Пруссией, подписанный в Праге 24 августа 1866 г., только подтвердил условия Никольсбургского перемирия. Австрия ушла из Германского союза, предоставив прусскому королю пер­вое место в объединяющейся Германии. По конституции Се­веро-Германского союза, окончательно образованного в самом начале 1867 г., прусский король объединял все германские государства, расположенные к северу от реки Майна, в каче­стве «президента» этого союза. Но и южные государства (Бавария, Вюртемберг, Гессен, Баден) заключили с Северо-Германским союзом оборонительное и наступательное соглаше­ние. Таким образом, прусский король становился верховным военным главой союза и полномочным руководителем его ди­пломатии. Усилилась Пруссия и включением непосредственно в ее состав Ганновера и некоторых других владений.

Однако Бисмарк считал свое дело еще не завершенным. Се­веро-Германский союз должен был обратиться в Германскую им­перию, включающую в себя и южногерманские государства. Бис­марк знал, что в этих южных государствах, особенно в Баварии, Вюртемберге и Бадене, имеется довольно сильная оппозиция против прусской гегемонии, и притом не только в дворянстве, но и в буржуазии. Южная Германия была гораздо менее инду­стриальной страной, чем северная, и ее буржуазия не так ин­тенсивно стремилась к образованию общегерманского рынка, к созданию великодержавного флота, к приобретению колоний и т. д. Довершить дело можно было быстрее всего путем новой победоносной войны. Эта мысль зрела у Бисмарка постепенно, начиная с 1867 г.

Обстановка в Европе сложилась к этому времени следующая.

Лорд Пальмерстон умер еще 18 октября 1865 г. Ни лорд Россель, который на следовал ему в качестве первого министра, ни Кларендон, занявший в кабинете Росселя пост министра ино­странных дел, не были расположены без крайней необходимости вмешиваться в дела европейского континента. Такой же политики держались после ухода Росселя и консерва­тивный премьер граф Дерби и сын его, министр иностранных дел, лорд Стэнли. В частности, они не усматривали никакой пользы в борьбе против возвышения Пруссии. Напротив, Пруссия в их глазах являлась полезным противовесом мо­гуществу Франции. Усиленные работы по прорытию Суэцкого канала, предпринятые французом Лессепсом при деятельной помощи французской биржи, банков и правительства, очень беспокоили и раздражали англичан. И Дерби, и лорд Стэнли, и руководящая буржуазная пресса Англии усматривали в этом французском предприятии некоторую угрозу Индии. Все это охлаждало отношения между Англией и Францией, и Бисмарк видел, что с этой стороны обстоятельства складываются для Пруссии благоприятно.

Гораздо важнее для Бисмарка были отношения с Россией. Горчаков с беспокойством следил за успехами прусской дипломатии. Победа при Садовой несколько смутила и русские военные круги. Военная реформа в России еще не вышла из стадии предварительных разведок и разговоров, а сосед уже блистательно доказал все совершен­ство своей организации. При дворе стали замечать, что Александр II, продолжая самым сердечным образом относиться к своему дяде Вильгельму I, в то же время начал довольно демонстративно приближать к своей особе генерала Флери, французского посла в Петербурге.

Наиболее трудным и сложным для Бисмарка делом все-таки оказывалось установление новых отношений с императором французов. Что после битвы при Садовой эти отношения совсем не могли похо­дить на прежние, это не подлежало сомнению ни для прусского министра, ни для Наполеона III.