— Одна из них фальшивая, вот эта, — рыцарь указал пальцем на монету, где надпись была с сокращением, — Чеканщик недосмотрел, поленился.
Энгельберт никогда не сталкивался с золотыми августалами, предпочитая серебро. Да и отчеканено их было не так много. Посему и решил, что фальшивая та, на которой надпись короче.
— Я передаю указанную тобой монету для тщательного исследования. Только, каким образом настоящее золото может оказаться фальшивым? Любой меняла с удовольствие отсыплет за нёё серебро. А дабы она не пропала или не была подменена, предлагаю при свидетелях положить в мою шкатулку и опечатать.
— Согласен. Пусть будет так.
Павел принёс бронзовую шкатулку в виде жёлудя, туда положили монету и ларчик закрыли миниатюрным ключом. После этого вещдок поместили в замшевый мешочек из-под специй, любезно предоставленный Снорри. Шнурок мешочка туго завязали и залили сургучом, на котором барон поставил печать своим перстнем.
— Павел, седлай лошадей, мы едем к меняле, — сказал Воинот, как только процедура была завершена, и мешочек был передан Энгельберту.
— К какому меняле? Судья Дерпта сам разберётся в фальшивке. — Вставил своё слово казначей.
— Интересно, а кто ж лучше разбирается в подлинности золота; меняла, — который каждый день занимается этим, или судья, в чьи обязанности входит только следить за соблюдением Закона? — С издёвкой спросил Берлихингер.
— Благородным людям не пристало обращаться к меняле. — Парировал Энгельберт.
— Сразу видно, что к Гробу Господа ты и близко не подходил. В Иерусалиме не считается зазорным пользоваться услугами менял.
— С меня хватит! Пусть решает епископ. Если потребуется, менялу вызовут в суд.
Воинот, Павел и Энгельберт поскакали к Герману, оставляя позади себя стражников и казначея. Видоки топали следом, надеясь на правоту хозяина судна, который в случае выигрыша дела, как минимум выставит пиво, ну а в случае его проигрыша, они смогут поведать приятелям о своём приключении. При любом раскладе, свидетели оставались в прибытке. Едва процессия поднялась на холм и скрылась из вида, как к пристани подбежал запыхавшийся, с мокрым от пота пятном на груди мужчина, лет тридцати пяти. Он отдышался и, подойдя к сходням, с трудом переставляя ноги, спросил:
— Корабль из Самолвы?
— Да, — ответил Снорри.
— Мне срочно надо переговорить со Снорри Стурлассоном или бароном Берлихингером. Я ратман Дерпта, Шульц.
Помощника судьи привели в рубку, усадили, дали напиться, после чего он поведал историю, после которой всё стало на свои места. Игорь Васильевич томился в застенках монастыря, мерзавец-казначей, явно заинтересованный запутать следствие, — на свободе, а Воинот, как минимум под подозрением. Отдавая должное Шульцу, он сразу сказал, что купец пострадал из-за его невнимательности, отчего уважения к ратману прибавилось.
— Ты сам, непосредственно варишься в этой кухне, должен знать, как решаются подобные дела. Что в таких случаях делают? — Спросил я у ратмана.
— Да ничего сделать нельзя. Арест купца это предлог, для каких-то других, более высоких целей. Я же видел, как Герман поначалу отнёсся к моему рассказу, а как только Игорь Васильевич ляпнул, что прибыл на корабле из Самолвы, то сразу переменил своё отношение. Мне кажется, епископ даже обрадовался.
— Понятно. А что делают, дабы освободить из-под стражи до суда? Залог там внести, либо поручительство написать?
— В принципе, — ратман уставился на бочонок с сухим вином, снабжённый краником, выпить ему больше не предлагали и продолжил свою мысль, — Можно внести двойную сумму от спорных денег, при условии, что уважаемое лицо приютит арестованного у себя, но против воли епископа никто не пойдёт.
— А как же презумпция невиновности?
— Это только для знати, купец, если он не член гильдии, практически бесправен. Тут не Рим, даже не Ливония, — это Дерптское епископство. Всё, что можно, я сделаю. Нужно только серебро для судьи, гривны две, не более.
Пришлось задуматься и мне. Уголовное право в землях Дерптского епископства было весьма туманным. Свод документов в первую очередь касался знати, с её многочисленными привилегиями, выданными в разное время, как правило, в угоду сложившейся политической обстановке. Но был один момент, который чётко регламентировал, что лицо, уличённое в преступной деятельности, нанёсшей ущерб эквивалентный сумме не более трёх марок, могло откупиться, внеся шесть марок. Даже, если не вдаваться в подробности дела, а Игорь Васильевич был явно невиновен, то семьдесят три монетки ни как не превышали трёх марок, а точнее, составляли менее половины новгородской гривны. То есть, при умелой постановке вопроса, дело можно было решить одним махом. Купец признавал наличие у него фальшивых монет, полученных в результате торговой операции, соглашался выплатить штраф, а так как злого умысла в его намерениях не было (добровольная сдача фальшивок), то после оплаты был свободен как ветер. Моральная сторона судопроизводства и подлого поступка казначея откладывалась до лучших времён.
— Шульц, ты понимаешь, что Игорь Васильевич выгораживает тебя в ущерб самому себе?
— Да господин Алексий, я это понимаю. Скажу больше, мы с ним старые приятели. Несколько лет назад, он попал в одну неприятную историю и тогда я ему здорово помог. Так мы и подружились, но теперь, я даже не знаю, как ему отплатить за его добро.
— Тебе не придётся об этом думать. Когда-нибудь, ты окажешь ответную услугу ему, а сейчас, вот тебе восемь гривен, — я открыл шкафчик в каюте, взял восемь брусочков серебра и выложил на стол перед Шульцем, — Сделай всё что нужно, но купец должен быть на судне уже завтра, целым и невредимым.
— Уверен, этого будет достаточно, — сказал ратман, пытаясь спрятать гривны в свой кошелёк, но размер мешочка был явно маловат, — Ээ…, не помещаются.
— Вот, возьми этот.
— Ух, ты! С тремя слонами! Да такой кошель есть только у жены Теодориха, брата епископа. Это ж предмет зависти. Многие женщины готовы сделать всё, что угодно, ради такого кошелька.
— Дарю. Кстати, пусть это будет нашим маленьким секретом.
— Господин Алексий, спасибо, да я, да за такой подарок, да я сквозь стены пройду.
Через несколько минут ратман покинул судно, а Воинот, в это время ставил на место обнаглевшего епископа Германа. По его требованию был вызван меняла с торговой площади и бременский ростовщик с недоумением крутил в руках золотой августал, не понимая, как выдать настоящую монету за фальшивку.
— Господин епископ, это самое настоящее золото и монета ничем не отличается от моих.
