Алексей Борисов - Смоленское направление. Кн. 3

— Господин епископ, это самое настоящее золото и монета ничем не отличается от моих.

— Внимательнее смотри, надпись читай. Ничего не заметил? — Потребовал Герман.

— Это подлинный августал, мне больше нечего сказать. — Меняла возвратил монету епископу.

Герман взял монету, посмотрел на неё и понял, что это не то, на что он рассчитывал. Энгельберт привёз совершенно другой, настоящий августал, от которого не было никакой пользы. Интрига развалилась.

— Идиот! Господи, меня окружает стадо баранов!

— Как скажете, господин, — меняла согнулся в поклоне чуть ли не до пола.

— Да не ты, прочь с глаз моих! — Епископ подошёл к окну, прикрыл глаза и попытался успокоиться, — Барон, ответа Гюнтеру Штауфену не будет. Передай ему, что я хотел бы увидеть Рихтера у себя, дабы вершить суд здесь, в Дерпте.

Ближе к полудню следующего дня, судья города, не раздумывая, вынес смертный приговор Игорю Васильевичу. Всё имущество купца подлежало конфискации, а сама казнь переносилась на ближайшее воскресенье. Сидевшие в зале заседания приглашённые купцы, недовольно поворчали, мол, если дела и дальше пойдут так, то лучше вовсе отказаться от монет.

— Как же так? — Крикнул купец из Риги, — Он только потрогал их. Уважаемый судья, подскажите, как нам отличать фальшивые монеты от настоящих, если их даже в руках держать невозможно?

Но судья уже не слушал возгласы из зала, он сам прекрасно понимал, что его решение несправедливо, однако противиться воле епископа не посмел, приступая к рассмотрению следующего дела, касающегося долей наследства дочерей вдовушки, вышедшей на прошлой неделе замуж. Единственное, что он сделал, так это подмигнул своему помощнику Шульцу. Ратман тайный знак уловил и показал Игорю Васильевичу большой палец руки.

Когда псковского купца выводили из зала заседаний, в коридоре, стражник, пока никто не видел, втолкнул его в комнатку и, указав пальцем на свёрток с одеждой, тихим голосом сказал:

— Быстро переодеться.

Лохмотья были грязны, отвратительно пахли, но купец проворно скинул меховую жилетку, рубаху, сапоги, а затем, плюнув на всё, стащил порты с лампасами. Как только переодевание было завершено, из комнатки уже вывели оборванца-навозника. Через пару шагов, Игоря Васильевича завели в какой-то чулан, где томился абсолютно голый человек, прикованный к стене с окровавленным ртом и повязкой на глазах.

— Это Каспер. Убийца и насильник. Он нас не слышит. Теперь, он — это ты, — Стражник бросил свёрток с одеждой купца на пол и тихим голосом продолжил, — Запомни, тебя звать Саелас, возьмёшь бадью с нечистотами и отправляйся к реке. Справа от пристани выльешь дерьмо и оставишь кадку там. Соболёк тебя уже ждёт на лодке. Да поможет тебе Господь, только не торопись.

Игорь Васильевич перекинул ремень бадьи через плечо, с трудом поднял её и, надвинув капюшон на глаза, неспешной походкой побрёл в сторону проёма полуоткрытой двери, сквозь щель которой пробивался поток света, освещавший парящую в воздухе пыль.

Пройдя внутренний двор, купец вышел с левой стороны площади и, обогнув пару деревянных домов, услышал недовольный голос подвыпившего бюргера.

— Снова Саелас дерьмо поволок. Сколько раз я тебе говорил не ходить этой дорогой? Сейчас я тебя искупаю в твоей бадье.

— Оставь его в покое, — послышался другой голос, — не каждый день нам перепадает хорошее вино. Станешь его макать, да сам вымажешься. А нам потом с тобой тут сидеть, да нюхать.

— Тебе повезло, Счастливчик*, но в следующий раз, не обессудь, искупаю.

(Саелас, означает 'счастливый'. Древнее германское имя).*

Уже через час, псковчанин, вымытый, в чистой новой одежде сидел в каюте кеча и заливал пережитый страх медовухой, слушая анекдоты, рассказываемые дядей самолвинской княжны. Настоящий же Саелас отсыпался в своей каморке, положив под голову относительно новую рубаху, холщёвые штаны и почти не ношенные карбатины. Пустая фляга валялась рядом, а девица лёгкого поведения давно уже убежала. Золотарю снились сны, где он гулял по полю усеянному цветами, вдыхая ароматы медовицы и чабреца, недоступные ему в настоящей жизни. Травма головы, полученная в детстве, лишила его обоняния. Видение было прекрасно, и Саелас улыбался, шмыгая носом во сне.

В деревне Свиртила стоял колокольный перезвон. По случаю открытия нового храма, из Смоленска прибыл сам Ермоген, прихвативший с собой церковный хор и знаменитого на всё княжество звоноря Герасима. Помимо представителей церкви, в качестве приглашённых гостей присутствовали: Рысёнок, Савелий, и два десятка бояр со своими семьями. Сотня почётного караула отряда 'Меркурий' выстроилась в две шеренги по обе стороны от красной ковровой дорожки, воздвигнув из копий арку, под которой проследовал Ермоген со священнослужителями. В этот момент грянул хор, под аккомпанемент двенадцати колоколов. Пели 'Славься'.

По окончании гимна почётный караул поставил копья вертикально, чётко развернулся и сделал три шага в разные от дорожки стороны, под барабанную дробь. Как только барабан замолк, витязи повернули направо, стукнули древками копий о мощённый камнем двор и промаршировали к воротам церкви. На этом светская часть мероприятия была закончена. Ермоген освятил храм, отслужил молебен и уединился в келье, дабы отдохнуть от трудов праведных и переодеть облачение. По протоколу ему ещё предстояло встретиться с воинами, посетить общую столовую и казарму, после чего, его путь лежал в хорошо известное ему место, крепость у камня, где его поджидал Алексий. Спустя полчаса, в дверь кельи постучал Иннокентий и, дождавшись разрешения войти, известил смоленского епископа, что меркурьевцы собрались.

Выйдя за ворота храма, священники три раза перекрестились, поклонились и сели в крытую повозку, любезно предоставленную Евстафием.