Я стоял у окошка. Слушал, как поезд пересчитывает стыки рельсов на мосту через Обводной канал и тихо радовался. Больше месяца мотаюсь между Питером и Москвой, но теперь конец моим мытарствам близок.
Началось всё с того, что именно меня, наркома ГБ, после успешного подавления мятежа в Кронштадте, Сталин отправляет в Москву, чтобы я своими глазами удостоверился в состоянии здоровья Ленина – это официальный повод. Повод неофициальный: оценка событий накануне начала мятежа.
«Разберись со всем на месте, – напутствовал Сталин. – Нам важно знать: была ли болезнь Ильича неожиданностью и для мятежников тоже».
Сомневаться основания были. Выбором места для размещения резиденции пред. Совнаркома в Москве по поручению тогдашнего заместителя наркома НГБ Лациса занимался опять-таки теперь уже бывший начальник управления НГБ по городу Москве Блюмкин. Заговорщик на заговорщике! На допросах они признали за собой многое, но все в один голос утверждали, что каких-либо противоправных мер в отношении товарища Ленина с их стороны допущено не было. И всё-таки у следователей оставалось сомнение: что-то они не договаривали.
Сразу с аэродрома я отправился в подмосковную усадьбу «Горки», где была расположена резиденция Ленина. При съезде на дорогу, ведущую к усадьбе, был оборудован милицейский блок-пост. И хотя меня явно опознали, документы проверили со всей тщательностью. Пока добирались до ворот усадьбы, мне пару раз попадались на глаза казачьи разъезды, которые патрулировали территорию внутри особой зоны. Прямо перед воротами был оборудован ещё блок-пост, но службу там несли уже не милиционеры, а солдаты Кремлёвского полка. Перед крыльцом большого дома меня встретил мой старый приятель, начальник личной охраны Ленина, Вася Головин. Он был под моим началом ещё во время Февральской революции, я лично занимался его подготовкой и был уверен в нём на полные сто процентов.
Сразу к Ленину меня не допустили. Вышла Надежда Константиновна, и, проявив максимум деликатности, попросила меня подождать «пока Володя проснётся». Я спросил, сколько это будет по времени? «Час или чуть больше». Я кивнул и повернулся к Василию:
– Покажи мне пока хозяйство!
Теперь мне чуть ли не на каждом шагу попадались спецназовцы НГБ. С охраной, конечно, серьёзно переборщили, но таков уж наш русский обычай: обжегшись на молоке, начинаем дуть на водку.
– И как ты управляешься со всем этим разномастным табором? – спросил я у Василия.
Тот понял, о чём я, пожал плечами.
– Лучше уж так, чем трястись каждую минуту.
Такого в рапорте не было!
– Давай-ка об этом поподробнее, – приказал я. – Когда трясся, и от чего?
– Так это сейчас тут многослойный пирог, – сказал Василий. – Милиция, казаки, кремлёвцы и наш родной спецназ, а до этого одни бойцы Блюмкина вокруг хороводы водили.
– И что, сильно давили?
– Да как тебе сказать? – Василий снял фуражку и почесал затылок. – Вроде как и нет, а вроде как и да. Как Ильичу худо стало, враз телефон замолк, сказали: обрыв. Мы про московские тёрки только от одной из медсестёр и узнали, и то под большим секретом. А врачи так ни гу-гу. Их, прежде чем в дом пустить, запугали сильно.
– А «блюмкинцев» ты, значит, в дом не пускал? – скорее для разговора, ответ был известен, уточнил я.
– Обижаешь! – Вася глянул на меня с укором. – Чай, я порядок знаю. В дом, с оружием, окромя моих ребят, никто войти не смел, и не смеет!
Это да. Меня сегодня при входе и то разоружили.
– Ладно, Вася, это я так, для порядка. К тебе и твоим ребятам претензий нет, а вот вопросы есть.
– Спрашивай. Я всё, как на духу.
– Тогда скажи мне, друг мой Вася, не показалось ли тебе, что место для резиденции было выбрано не очень удачное?
Василий ненадолго задумался, потом решительно помотал головой.
– Нет, мне так не показалось. Даже наоборот. Здесь и тише, и воздух чище, да и город рядом. Нет, не показалось!
– А то, что тут вас по-тихой передавить могли – это как?
– От тебя ль я это слышу? – удивился Василий. – Как это по-тихой? Никак такого быть не могло, ты ж моих ребят знаешь!
Тут он прав. Ребята у него орлы. Но я же не про ту тишину.
– Не кипятись, – говорю, – Василий, а лучше подумай: долетел бы ваш шум до города?
– Это навряд ли, – признал Василий. Сокрушённо вздохнул. Поглядел виновато. – Об таком я, Иваныч, как-то не подумал. Виноват.
– Не винись. Лучше подумай вот о чём. Не показалось ли тебе, что приступ у Ильича был не столь уж и тяжёл, чтобы его потом так долго в постели держать?
– А вот знаешь, показалось, – почему-то шёпотом ответил Василий. – Врач, что его пользовал, говорил потом Константинне, я слышал, мол, госпютация… – слово Васе не далось, пришлось поправить:
– Госпитализация.
– Во-во. Енто самое слово, сказал доктор, ему не требуется. Покой, сказал, и ещё раз покой.
Что-то стало проясняться. Говорю решительно:
– Возвращаемся в дом!
– Так ещё только полчаса прошло, – слабо сопротивляется Василий.
– Возвращаемся, говорю!
Крупская выглядела слегка удивлённой, но я поспешил заговорить первым:
– Надежда Константиновна, мне надо с вами переговорить.
Недоумённо пожала плечами, но возражать не стала.
– Пройдёмте…
Привела меня в небольшую комнатку, верно, её личные покои, указала на кресло.
– Располагайтесь, Николай Иванович. Здесь нам никто не помешает. Можете задавать ваши вопросы.
– Надежда Константиновна, – говорю мягко, но с нажимом, – я не хочу вас пугать, или, упаси бог, угрожать вам, но от того, насколько честными будут теперь ваши ответы, зависит, поверьте, многое, в том числе и для вас.
Опустила голову, ждёт вопросов.
– Ответьте честно, приступ у Владимира Ильича был не настолько серьёзен, чтобы объявлять о каком-то ударе?
Вскинулась, хотела что-то возразить, но пересеклась со мной взглядом и поникла. Молчит.
– Надежда Константиновна, поверьте, я не причиню вам вреда хотя бы по той причине, что этого не одобрит Владимир Ильич. Если вам трудно это произнести, просто кивните, если я прав.
Кивок получился короткий, но отчётливый.
Облегчённо вздыхаю. Теперь картина с «ударом» Ленина мне совершенно ясна. Говорю, с трудом сдерживая радость:
– Я не буду спрашивать у вас, под давлением вы это сделали или без него. Не суть. Не буду также спрашивать, кто и как уговаривал врачей поставить более серьёзный диагноз: врачи в этом всяко не виноваты. Ответьте вот на что: лекарства, которые прописаны Ильичу, долго продержат его в состоянии апатии?
– Это может занять ещё около месяца, – голос еле слышен, приходится напрягать слух. – Врачи говорят, что курс должен быть пройден полностью. Иначе они не ручаются за последствия. – Надежда Константиновна подняла на меня мокрые от слёз глаза. – Поверьте, я только хотела, чтобы Володя остался от всего этого в стороне. Ему действительно было очень плохо. Он давно уже серьёзно болен.
