— Полюбовник, что ль материн? Твой будущий отчим? Тоже кузнец?
— Хто?! Этот?! Да он клещей от щипцов не отличает! Да он… Ладно, пошли.
Из дальнейших хмыканьев и мыканьев выяснилось, что «бычий гейзер» стал «клинья подбивать» к вдове чуть ли не сразу после похорон мужа. Та, после некоторых сомнений стала принимать эти «знаки внимания». Тем более, что без мужика на своём подворье жить тяжело. Народная мудрость тут даёт вполне определённую характеристику: «Жизнь без мужа — поганая лужа».
А мужик ничего — здоровый, работящий. Правда, временами, дурной, но не злобливый. Опять же — из кузнецов. Дядя был вот из этого здешнего кузнецовского клана, много лет работал подмастерьем у старшего брата в кузнеце. А тут, если удастся обратать вдовушку, он получал полный набор и инструментов, и припасов. Была надежда, что обновлённая семья заживёт небедно и в мире с соседями. Все были бы довольны.
— А чего? Мамка вон довольная бегает. Да и вообще… Вон меня сегодня били, так он их всех разогнал, заступился за меня. Здоровый. Так-то он глупый, и мастер никакой. Мало чего умеет. Всю жизнь молотом махал да у мехов стоял. Учиться у него нечему. Ну ничего, я вот в возраст войду да и пойду от них. Долю свою искать. Посмотреть охота как в других городах с железом работают. Может, и до самого Новгорода дойду. Там такие мастера, грят, есть…
— Ты им-то о своих планах говорил?
— А то. Третьего дня всё обсказал. Мамка, ну баба, понятно, плакать сразу. А ейный-то… ну, красный сразу… и говорит: «А чего. Вырастешь — поглядим». А ему-то чё? Батя весь инструмент мне оставил. Вот возьму да и пойду. Ему-то ртов меньше кормить.
— Мда, Прокуй, а ты ведь третьего дня смерть свою поднял. И свою, и матери своей.
— Как это?! Чегой-то?! Какую такую «смерть»?!
— Такую. Вот жениться этот… «юморист морковный» на твоей матушке. После этого — подворье, и всё что в нём — его. А ты тут уходить в дальние края собрался, инструмент забирать. Тебя и кормить нынче надобно, а время придёт — ты майно унесёшь. Толку от тебя… как от козла молока. Пришибить бы тебя потихоньку. И по-быстрому. Покуда не вырос, силы да ума не набрался. И расходов меньше, и кузня целее. Теперь дальше смотри: ты уйдёшь или помрёшь, а на что дяде мамка твоя? Детей у неё лет десять не было. Видать, отбил ей твой отец чего-то. А на что мужику жена бездетная? Кто его в старости кормить-поить-одевать будет? Чужая детва, седьмая вода на киселе? Его-то родня его не бросит. Да только место ему в старости будет со сверчками за печкой сидеть да за каждую горбушку в ноги кланяться. А оно ему надо? Если он этого нынче не понял — вскоре поймёт. И будет матушку твою бить с тоски — смертным боем. Пока она не преставится и место для новой жены, может, вдовы какой с малыми детишками, освободит. И будет у него года через три-четыре и подворье доброе, и кузня богатая, и молодайка с выводком. Что было — то прошло, вас и вспоминать незачем. Ну, может, на Радуницу на кладбище сходит, на могилки ваши.
Прокуй смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Это я его испугал? Это что — то самое из найма: «испугать — не знаю чем»? Нет, не испугал. Парень, явно, не поверил моим умопостроениям, посматривает подозрительно. Как-то я неловко… Факеншит! Даже и пугать надо с подходом!
— Да ну. Врёшь ты всё. По-навыдумывал тут всякого. «Смерть поднял»… Пойду-ка я домой. Чегой-то ты… Страсти какие…
— Ну «нет» — так «нет». Хочешь домой — иди домой. Только… Обед-то ты уже пропустил, а у нас не только репа дошла. И ещё чего есть. Да и одежонку твою хозяйка малость подправит. А то вон — штаны-то с прорехой, срам на ветру болтается. А вон и подворье, где мы встали. Гостимила подворье. Слышал, поди? Мой отчим Гостимилу жизнь спас. Мы тут и останавливаемся.
— О-отчим? Так ты, эта, тоже… ну…
— Не нукай. У тебя мать жива. А я — приёмный сын. Матери нет. Один Аким, отчим мой.
— И чего? Ну, и как оно? С отчимом жить? Сильно дерётся?
— Ты дела мои со своими не ровняй. Я к Акиму Рябине сам на подворье пришёл. А не он — на моё. У него и дочка взрослая уже, и внук растёт. Мне с его вотчины ничего не надобно — я свою строю…
— Как «с вотчины»?! Ты чего — вотчинник?! Боярин?!
Мы как раз вошли во двор, и уныло сидевший у ворот на жаре мужик из моих гребунов, лениво кидавший в цепного кобеля щепки, подтянулся и даже поднял руку стащить шапку. Потом передумал, разглядывая «решётчатый» костюмчик моего спутника, и поинтересовался. От всей глубины своего искреннего изумления:
— И за что ж его так? А, боярич?
Прокуй дёрнулся, отстал от меня на шаг и ошарашенно повторил себе под нос: «во дела! боярич!».
На поварне вокруг хозяйки увивался самый молодой из наших лодочников. Ну вот, хоть до одного дошло, что с женщиной сначала нужно поразговаривать. «Женщины любят ушами» — международная мудрость. «А поговорить?» — ключевой вопрос не только алкоголиков, но и всего дамского сословия. «Поёт как соловей — сладко» — исконно-посконный, любезному девичьему сердцу образ.
Парень по музыке на соловья не тянет, скорее на удода. Или это «коростель» — называется? Судя по отсутствия ярко раскрашенного гребня на макушке — коростель. А по тексту «песни» — как удод в брачный период — моногамен и свободен. По звучанию — метис: выдаёт трёхтактный призыв с деревянным оттенком. Но процесс ухаживания, видимо, находит отклик. Потому что с нашим появлением хозяйка явно смутилась и стала несколько суетливо тасовать посуду. Здешние тарелки очень похожи на игральные карты: такие же плоские и не бьются. Потому что из дерева. А вот щи наливают в глубокие, глиняные. Приняли миску в руки, сели, попробовали в очередь. Заговорили.
— Ты не торопись так. Супчик никуда не уйдёт. Так вот, Прокуй, нужен мне кузнец в вотчину. Пойдёшь?
Ам-ам, ням-ням, хлюп-хлюп, жлупт-жлупт, сёрб-сёрб. Он, что, вправду так проголодался или «по обычаю» — выражает уважению кухарке?
— Не. Не пойду. Тута у меня отчизна. Не.
Патриот хренов. Простите меня Борис с Глебом и все прочие русской земли защитители и покровители, устроители с благодетелями за грубое слово. Только у меня в Рябиновке что, «чужбина»?! Австралия с австралопитеками? Ну и что с таким патриотом делать? Испугать у меня не получилось. Дальше нажимать… да пошлёт он меня. Может, каким-нибудь построением «светлого будущего в отдельно взятой усадьбе» поманить? Типа: «новый сад Эдемский будет в Пердуновке»? В котором «нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Как-то мне в позу имама становиться… Для пророка я недостаточно сумасшедший.
— Прокуй, ты вот говорил, что всякие хитрые штуки из железа делал. А пряжку с язычком можешь?
