Ознакомительная версия.
Скромным прием был по двум причинам. Во-первых, предстояли немалые расходы на собственно свадьбу. Во-вторых, до меня дошли горестные жалобы моряков, которым чуть ли не десять лет не выплачивали жалование, и я теперь зудела, как муха, в ухо тётушке и ее советникам о необходимости деньги на флот дать всенепременно, хоть бы и за счет моего приданного.
Но поскольку на успешность этого зудения я не больно рассчитывала, то нашла способ довести до сведения заинтересованных лиц, что «душенька-царевна» душою за морячков теснится и готова с себя последнюю рубашку продать, лишь бы они ни в чем нужды не знали. Роль флота в будущих внешних завоеваниях России я представляла себе куда более отчетливо, чем большинство моих теперешних современников, и очень хорошо понимала, как важно заручиться еще и его поддержкой.
На этом деле я впервые лично столкнулась с Артемием Петровичем Волынским, которого доселе знала только по историческим романам, да некоторым документам петровской эпохи. И должна сказать, что разочарование было довольно сильным. Вместо харизматической личности реформатора и борца с немецким засилием в стране, а также дамского угодника и любимца, я узрела типичного хозяйственника времен моих будущих-бывших времен, получивших название «благословенно-застойных». Да, голова у него варила неплохо, но готовилось в ней одно-единственное блюдо: «Как обустроить Россию, чтобы мне при этом перепало как можно больше».
И красавцем мне Артёмий Волынский не показался – здоровенный мужик, рожа красная, как у грузчика после трудового дня, кулачищи – пудовые. Но голос – да! голос у этого пока еще неоцененного по заслугам государственного деятеля был хорош: низкий, мягкий, вкрадчивый. У дам от такого голоса глазки сами собой в истоме закрываются, даже тётушка моя, видать, равнодушной не осталась.
Но меня обертоны и рулады волновали менее всего.
– Господин Волынский, – круто начала я, едва Артёмий Петрович переступил порог моего кабинета. – Слышала о вас много всякого, теперь вас послушать желаю. Только кумплиманты напрасно не расточайте, не люблю я сие. Говорите по делу и экстрактно: как страну из нищей в богатую превратить?
Ответа я дождалась не сразу: Волынский оторопело осматривался вокруг. В принципе, ничего удивительного – так реагировали все, впервые попавшие в эту комнату. И я их понимала, поскольку дизайн был выдержан в стиле еще не наступившего девятнадцатого века, причем ближе к его середине, а не к началу.
Ближе к середине помещения спиной к высокому балконному окну помещался письменный стол, изготовленный по моим собственноручным эскизам: красного дерева, двухтумбовый, крытый зеленым сукном. Мечта антиквара, одним словом. Все стены занимали книжные полки, а завершали обстановку круглый стол, поместительный диван и пара кресел – так называемый «уголок переговоров».
Но до этого уголка добирались немногие и далеко не с первого захода. Вот и Волынскому я предложила не слишком удобное деревянное полукресло напротив моего стола. Место для посетителей, так сказать. Более того, не дала Артемию Петровичу времени и возможности делать реверансы и произносить всякие галантные глупости. Ничего, этот быстро разберется в ситуации.
Так и оказалось: одолев первое шоковое впечатление, Волынский заговорил. Правда, не вполне по делу.
– Я, государыня-царевна, высоких постов в государстве не занимаю, поелику все они уже давно немцам отданы…
– Стоп! – хлопнула я ладонью по столу. – Про немцев своим собутыльникам будешь рассказывать. А я доподлинно знаю, что никто тебе давно уже никаких препятствий не чинит и готов к речам дельным прислушаться. Почто затаился в своих хоромах и только тайные разговоры ведешь?
– Да вот Бог свидетель, государыня-царевна, болтали разве что спьяну о всякой всячине… Оговорили тебе меня.
– Обязательно! – хмыкнула я. – Ежели что не так, тут же «оговорили». Злые люди бедной киске не дают украсть сосиски…
Я вовремя осеклась поскольку сообразила, что ирония человека двадцать первого века тут вряд ли будет иметь успех. Особенно в устах молодой девицы.
– Да не крал я ничего николи! – подтвердил мои мысли Волынский.
– Добавь: последние пять лет, и я тебе поверю, – устало вздохнула я. – Перестань меня жалобить, говори дело. Иначе к другим обращусь, а тебя из окружения государыни-императрицы отрину. Что ты там молотил про хлебопашцев и беглых холопов?
– Оговор то! – взвился было Волынский, но мне эта комедия уже прискучила.
– Вот что, Петрович. Мысли ты высказывал дельные и мне они по душе пришлись. Не вертись сейчас, аки карась на сковороде, зла я тебе не желаю, а хочу с твоей помощью державу нашу укрепить. Но если знаешь кого умнее и дельнее, чем ты, так подскажи, сделай милость. А сам ступай обратно на свои диваны персицкие.
– Я уже высказывал дельное, – угрюмо сказал Волынский. – А меня от особы императрицы отринули, как кота худого…
– То дело прошлое, – успокоила я его. – Выскажи еще раз мне, я послушаю. Только турусы на колесах не разводи, мне интересно про землепашцев.
– Так ведь, государыня-царевна, земля наша на мужике держится, мужиком кормится. А с этого самого мужика каждый норовит три шкуры содрать, да еще выпороть за то, что четвертой не имеет.
– Допустим, – кивнула я. – Ты вот со своих полутора тысяч душ еле-еле четыреста рублев в год сдираешь. Сам холопов своих за недоимки не порешь?
– Так как же не пороть, коли…
– Понятно. Ну, а ежели, допустим, установить такой порядок: каждый крестьянский двор должен в год в казну гривенник внести. А прочие поборы вовсе отменить.
– Оскудеет казна-то… – усмехнулся Волынский.
– С чего же она оскудеет, коли сейчас с мужика ни полушки не видит, все помещики себе забирают? Ты ври, Петрович, да не завирайся. Сам говорил, что от земледельства происходит главный доход государства нашего, и что вся сила России – в мужике. Али я путаю что?
– Все верно, государыня-царевна.
– Так вот тебе мое… поручение. Для испытания способностей твоих. Сочти, сколько на Руси крестьянских дворов, кому они принадлежат, кто с них кормится, и кто сколько от казны утаивает. Осилишь дело сие? Или только языком горазд по углам молотить?
– Да как же их сочтешь-то? Это ведь надо, почитай, в каждый крупный город воинскую команду засылать, дабы силой удерживают людишек на местах удержать. Потом чиновники приедут – переписывать…
– Угу, – демонстративно зевнула я. – От твоих воинских команд народишко-то и побежит, куда глаза глядят. Ищи потом ветра в поле.
– А как же иначе-то?
– А иначе – вот как. Провести ревизию всего населения – указ императорский о сем получишь, это моя забота. А затем оповестишь курьерами власти в губерниях и провинциях, дабы, без посылки воинских команд и без разведения страхов напрасных, с каждой деревни собрали в письменном виде о наличном числе жителей, реестры эти слать в канцелярии воевод, воеводы – в губернские, а губернаторы – тебе. Ты же с малым числом подручных общую калькуляцию выведешь и государыне-императрице предоставишь.
Волынский глядел на меня с недоумением, которое потихоньку переходило в страх. Оно и понятно: не баба даже, девка незамужняя вроде бы дельные вещи говорит, только на Руси такого еще видом не видывали, слыхом не слыхивали. До такого в известной мне истории додумалась только расчетливая и практичная немка – Екатерина свет Алексеевна, когда императрицею сделалась. Идею я стащила у нее, ныне только что родившуюся где-то в Германии. И совесть за явный плагиат меня не мучила.
– А заводские и монастырские крестьяне? – задал первый дельный вопрос Волынский.
– Заводских тем же порядком учтешь – через их начальство. А насчет монастырских я сама с патриархом потолкую, то его епархия.
– Владыко-то, говорят, занемог, – заметил Волынский.
Опаньки! И как же я запамятовала, что Феофан и впрямь не дотянул до конца царствования Анны Иоанновны, скончался, как писали в оставленном мною времени, «после тяжелой и продолжительной болезни». А вот от какой такой «тяжелой и продолжительной» – неизвестно, сие исследователям его жизни творчества было неинтересно. Эх, историки, хвостом вас по голове!
– Владыку я навещу, спасибо, что сказал, – поднялась я из-за стола. – Теперь ступай и дожидайся указа императорского, но не в пьянстве, а в трудах: готовь грамоты, людей надежных, грамотных людей для подсчета крестьян российских. Иди работай, Петрович. И остатние свои соображения представь мне письменно и экстрактно через неделю. Никакие немцы тебе мешать не будут – нету уже тех немцев, а с герцогом Бироном, я чаю, поладите.
– Государыня-царевна, я хотел еще о финансах сказать…
– А вот это уже не твоя забота. И без тебя будет кому финансами заняться. Ты уже пробовал…
Насмешки в моем голосе мог не услышать только совершенно глухой. Да я еще демонстративно перевела взгляд с Волынского в угол кабинета, где приказала поставить знаменитую трость Петра Великого, «ужасную мебель», как величали ее современники. Стояла она там в назидание: Петра Алексеевича Бог прибрал, а дубина его на месте осталась.
Ознакомительная версия.
