Ознакомительная версия.
– Я им, тетинька, сама клистир поставлю и кровь пущу, ежели они так будут ваше величество пользовать, – посулила я. – Вон патриарха тоже чуть не до смерти залечили, слава Богу, опасность миновала, поправиться Феофан всем нам на радость. И ваше императорское величество вылечим. Допрежь всего прикажите повсюду молебны служить о здравии вашем и патриарха.
– Ох, сама прикажи… моим именем. Ты наследница, скоро самодержицею станешь…
– Надеюсь, что еще не скоро, – хладнокровно возразила я. – Но только вам, тетушка, надлежит пост с сей минуты соблюдать – наистрожайше. И соления всякие со стола своего изгоните… хотя бы до Пасхи. А мне позвольте изготовить травяной отвар, который помочь должен в страданиях ваших.
– Какой отвар? – простонала императрица.
– Корень шиповника очень помогает. И кукурузные рыльца…
– Откуда ты все это знаешь? – подозрительно прищурилась тётушка.
– Читаю много, – безмятежно пояснила я. – А вообще-то нужно придворную аптеку организовать, чтобы за каждым порошком к докторам не бегать. Прикажите собрать несколько человек, сведущих в лекарственных свойствах растений, пусть они этим займутся…
– Сама прикажи, – простонала тётушка.
Меня эта новая манера все спихивать на хрупкие девичьи плечи уже начала откровенно раздражать. То сама, это сама… Во-первых, полномочий у меня таковых не имеется, а, во-вторых, для чего тогда императрица? Буженину трескать?
– Вот что, майн либер танте, – как можно более спокойно сказала я, – приказывать я могу только лакеям, да придворным. Глядишь, послушаются. А государственными делами заниматься меня никто не ставил. Благоволите продиктовать кому-либо указы и титл свой поставить. А я прослежу, чтобы все было исполнено в точности.
– Да нет у меня силушек…
– И не будет, коли вы себя не изволите беречь. Сегодня попоститесь, сделайте такую Божескую милость, да вино пока воздержитесь вкушать. В патриархии есть люди, в травах сведущие, с них и начнем, пусть они для вашего величества целебные отвары готовят… с молитвою.
– Помру я, Аннушка… – простонала тётушка, но уже куда менее жалобно.
– Все мы там будем, ваше величество, – философски отозвалась я, – да только торопить сие событие не нужно. Господь сам решит, кого и когда к себе призвать. Но вам помирать до того, как внуков своих увидите, никак невозможно. Так что поберегите себя… хотя бы для будущего России. Я права, ваша светлость?
Последний вопрос я адресовала непосредственно Бирону, который все время нашей беседы с тетушкой маячил где-то за занавесками ее ложа.
– Конечно, правы, ваше высочество! – с пылом воскликнул тот. – Анхен, сердечко мое, мы еще попируем на свадьбе ее высочества, а потом на бракосочетаниях моих деток, коих вы сверх меры облагодетельствовать изволили. Только не сиротите нас, позаботьтесь о своем высоком благополучии…
– Только вы двое меня и любите, – пустила искреннюю слезу императрица. – Будь по-вашему, попощусь и травки попью. А может, на богомолье…?
– А вот после свадьбы моей все вместе в лавру и отправимся, – предложила я. – К тому времени ваше императорское величество по милости Божией совсем оправиться. Вот тогда мы с вами государственными-то делами и займемся… вместе. Мне еще учиться надо, как и кому приказывать.
– Мудра ты, Аннушка, – совсем расчувствовалась тетушка. – Видать, в деда своего пошла, государя Алексея Михайловича. Герцог, коль племянница моя неопытна еще в делах государственных, пущай ей кто-нибудь поможет указы нужные продиктовать, а ты проследи, чтобы лишнего чего не проскочило. Царевна-то, почитай, дитё еще, всяк вокруг пальца обведет, коли пожелает…
Через три дня здоровье тетушки пошло на поправку, тем более, что я неусыпно бдела над строгим соблюдением ею диеты. Заодно наябедничила выздоравливающему патриарху, и тот прислал государыне-императрице пастырское внушение, в коем налагал на нее малую епитимию за малые грехи: строжайший пост до самой Пасхи. На тетушку было больно смотреть, так мучали ее страсти чревоугодия. Даже я сжалилась: выклянчила у Феофана дозволение для императрице через день вкушать отварную рыбку. Анна Иоанновна тут же размечталась об осетровом балыке, но пришлось удовольствоваться тем, что имелось в монастырском меню.
А еще через три недели, аккурат на Страстную среду, в Санкт-Петербург прибыли бывшие ссыльные: князь Иван Алексеевич Долгорукий с супругой Натальей Борисовной и малолетним сыночком. Княгиня была на сносях: одному Богу ведомо, как она умудрилась не родить раньше времени во время долгого путешествия из Сибири. А князь был тих и трезв, чем меня приятно удивил: я ждала опустившегося законченного алкоголика, а тут был вполне вменяемый, хотя и исхудавший чрезмерно мужик.
– Вот тебе, племянница, твоя княгиня, – пробасила тётушка, принимавшая бывших своих врагов в личных покоях. – Забирай ее, да не слишком балуй… знаю я эту породу Долгоруковых.
– Как прикажете, тётушка, – смиренно ответила я. – Только княгиня-то урожденная Шереметьева, а сия фамилия всегда тебе верна была. Смени гнев на милость.
Уже почти ощутимый конец мучений поста и предвкушение пасхальных радостей настроили императрицу несколько даже на сентиментальный лад.
– Хорошо, хорошо, все я прощаю, возвращаю князю имение его и жалую дом в Санкт-Петербурге. Но чтобы сидел там – тишайше.
– А с чего князю шумствовать? – пожала я плечами. – Не извольте беспокоиться, тетушка, я за всем пригляжу. А княгине нужно отдохнуть, да здоровое чадо на свет произвести. Так, Наталья Борисовна?
Княгиня подняла на меня свои прекрасные, воспетые потомками кроткие глаза, и тихо ответила:
– Прикажи, государыня-царевна, с сей минуты служить тебе начну. И молиться за ее императорское величество и за твое высочество денно и нощно стану.
Действительно она святая, что ли? Очень похоже на то.
Вот замечательная троица статс-дам у меня будет: святая Наталья, шлюха-Лопухина и высокомудрая Мария Кантемир. Скучать уж точно не придется.
Глава седьмая. Свадебные колокола
На Пасху в Санкт-Петербург прибыл мой обрученный жених и застал всех в добром здравии и взаимном благорастворении. Императрица, как и следовало ожидать, поправилась, в смысле, поздоровела. В весе же, наоборот, сильно убавила, что ее, в принципе, даже красило: исчезла отечность на лице, стало видно шею, взгляд прояснился. Как отечески внушал ей патриарх, сие произошло от богоугодного воздержания и невпадения в грех чревоугодия.
Так что разговение прошло без особых эксцессов: тётушка ела и пила весьма умеренно. Правда, во время трапез я с нее глаз не сводила в прямом и переносном смысле, так что, думаю, лишний кусок ей просто в горло не шел.
Я, кстати, тоже похудела, но не столько от поста, сколько от лавины обрушившихся на меня предсвадебных хлопот. Как и водится на Руси, к сроку ничего готово не было, платье было сметано «на живую нитку», а заказанная во Франции подвенечная вуаль где-то застряла в дороге. Пришлось мобилизовать «пресвятую троицу», как я окрестила своих статс-дам.
Удивительно, но они достаточно быстро нашли общий язык. Правда, основная заслуга в этом принадлежала княгине Долгорукой, хоть и была она моложе двух других. Просто годы, проведенные в глухом Березове, наложили на нее неизгладимый отпечаток смирения и терпения, а все хорошее она воспринимала как нечаянную радость. И меня, признаюсь, тянуло к этой тихой, немногословной женщине – невинной жертве династических страстей.
Настолько тянуло, что я стала крестной матерью родившегося у нее через две недели сына Дмитрия. В крестные отцы я определила Артемия Петровича Волынского, который все-таки сумел предоставить мне достаточно дельный план улучшения российской экономики. Но, поставив свое «добро», я передала сей документ на высочайшее рассмотрение тётушке, а та, как водится, запихнула бумаги себе под подушки и пока не собиралась ничего читать: свадьба на носу, не до чтения. Пришлось скрипнуть зубами и запастись терпением.
Подвенечное платье срочно дошивали придворные швеи под надзором Натальи Лопухиной. Было оно из серебряной парчи и сплошь расшито серебряными же лилиями – символом невинности. Я заикнулась было о белом платье, но меня элементарно не поняли: свадебное платье должно быть роскошным, цвет никакого значения не имел.
– А с вуалью что будем делать, княжна Марья? – поинтересовалась я у мадемуазель Кантемир, брат которой, будучи российским послом в Париже, и отвечал за доставку этого необходимого атрибута венчания. – Подвел нас князь Антиох, боюсь, разгневается государыня.
Княжна побледнела и промолчала: хотя государыня пока и была к ней милостива, Мария Кантемир прекрасно помнила годы своей ссылки и опалы после смерти императора Петра Первого. А через два дня, присев в глубоком реверансе, протянула мне сверток из старинной парчи:
Ознакомительная версия.
