— Ммм, как вкусно. Эсти, — вдруг вспомнил он. — Эсти, ведь это я должен был подать тебе кофе.
— Я просто раньше проснулась, — рассмеялась Эстер. — Но ты не огорчайся, в другой раз это сделаешь ты.
— Да, — кивнул Ларри, — обязательно. Эсти…
— Да, Ларри.
— Эсти, ночью… — он запнулся, не зная, как сказать об этом.
Но Эстер его поняла.
— Ночью всё было восхитительно.
— Тогда, — Ларри поставил кружку на поднос. — Тогда, Эсти, почему бы нам… не повторить? Ну, это. Ну, раз тебе понравилось.
— А тебе нет? — спросила Эстер, переставляя поднос на тумбочку.
— Очень понравилось, — Ларри сам удивлялся, откуда у него что берётся, но остановиться не мог и не хотел. — Но я не распробовал.
— Ах ты, лакомка, — рассмеялась Эстер, целуя его и одновременно ловко уворачиваясь от его рук. — Я только дверь закрою, а то дети.
Сидя в кровати, Ларри смотрел, как Эстер прошла к двери, повернула задвижку, но… но повернула к окну. Зачем?
Дёрнув за шнур, Эстер раздвинула шторы, и спальню залил утренний весёлый свет.
— А это зачем? — спросил Ларри.
— А разве ты не хочешь меня видеть? — ответила вопросом Эстер.
Она медленно шла от окна к нему, развязывая на ходу пояс халата.
— Хочу, — кивнул Ларри.
Он решительно откинул одеяло и встал ей навстречу.
— А ты? Ты хочешь видеть меня?
— Конечно, Ларри.
Они обнялись. И Ларри уже смело, уверенный в своей правоте, столкнул халат с плеч Эстер. Тот упал на пол к их ногам. Эстер обняла Ларри за шею, потянулась вверх к его губам, и Ларри наклонился: иначе ей не достать, он слишком высок. Их губы встретились. Поцелуй в книгах — как хорошо помнил Ларри — не описывался, просто «слились в страстном поцелуе», но Ларри уже не боялся сделать что-то не так. И рубашку с Эстер он снял, не запутавшись и ничего не порвав.
Губы Эстер прижимались к его шее, груди, плечам. Она целовала его, бесстрашно подставляя своё тело его губам и рукам. Так, целуясь, они опустились на кровать. И Эстер уже не пришлось помогать ему.
Он сам не ждал, что будет так… просто. Да, его снова сотрясала дрожь напряжения всего тела, но это напряжение ощущалось даже приятным. Тело Эстер было податливым, он это вдруг как-то сразу ощутил и понял, что она не сопротивляется, что ей тоже приятно. И делает он всё правильно, как должно.
Эстер вдруг тихо застонала, но не от боли — это он тоже сразу понял, у него самого клокотал в горле и рвался наружу крик. Напряжение стало невыносимым, снова как ночью он зажмурился… и вдруг… вдруг странное ощущение вырвавшейся наружу силы, и сразу лёгкость и пустоты внутри, и сладкая обессиленность.
Ларри хрипло выдохнул и, распластавшись, соскользнул с Эстер, лёг рядом. Все мышцы дрожали, дёргались мелкой затихающей дрожью. Ларри вздохнул и открыл глаза. И увидел влажно блестящее лицо Эстер, её глаза.
— Эсти… — всхлипнул он. — Спасибо тебе, Эсти.
Она протянула руку и погладила его по лицу.
— За что, Ларри?
— Что это ты, что ты есть.
Преодолевая усталость, он повернулся набок и осторожно положил руку на её плечо.
— Ты… ты необыкновенная, Эстер, ты самая лучшая, самая красивая.
Он говорил медленно, и Эстер чувствовала, что он не вспоминает, не повторяет чьё-то, а это его, его собственные слова, он в самом деле так думает.
Осторожно-осторожно Ларри дотронулся до лица Эстер, провёл кончиками пальцев по её щеке.
— Какая ты красивая, Эсти, — повторил он.
— И ты красивый, — улыбнулась Эстер.
— Да? — удивился Ларри и совсем по-детски: — Мне этого никто не говорил.
— Ну что ты, — Эстер восхищённо погладила его по плечам и груди. — Ты очень красив. Я люблю тебя, Ларри.
Ларри лежал и слушал, как она объясняла ему, какой он хороший, умный, красивый, сильный, добрый… и по-детски удивлённое выражение не сходило с его лица. Нет, что он сильный, он слышал после русского госпиталя, что он умный, ему как-то сказал ещё Старый Хозяин, а всё остальное… да и эти, уже слышанные слова об уме и силе у Эстер звучали, ну, совсем по-другому. И от них как-то даже щекотало внутри.
Эстер рассмеялась, глядя на него, и он тоже рассмеялся. Оцепенение и опустошённость прошли, хотелось двигаться и говорить.
— Эсти, ты же голодная, я-то ел, а ты… — он легко вскочил с кровати и встал над ней, огромный, ослепительно чёрный, блестя зубами и белками глаз. — Я сейчас пойду, приготовлю завтрак.
— Ты сейчас приведёшь себя в порядок, — Эстер сладко потянулась и встала. — И я тоже. А готовить надо уже ленч.
Ларри рассмеялся этому, как шутке, но, поглядев на часы, понял, что жена — да, правильно, именно жена — права.
Пока он мылся и брился в ванной, Эстер убрала постель и открыла окно, чтобы проветрить спальню, убрала в ящик комода его галстук-бабочку и свои цветы, что со вчерашнего дня так и валялись наверху. Да, надо отнести ему в ванную бельё… но Ларри уже вышел из ванной в обмотанном вокруг бёдер полотенце.
— Я сейчас, — Эстар взяла свои вещи и ушла в ванную.
Она старалась управиться как можно быстрее, но, когда вышла, Ларри уже не было, а его полотенце лежало на стуле. Эстер убрала полотенце на сушку в ванной, оглядела ещё раз спальню и побежала вниз.
* * *
Козу назвали Баськой. Знаменитой на всё Загорье Буське, что ореньских кровей, она приходилась младшей роднёй. Баська была дымчато-серой с мягкой бородкой и пронзительно-жёлтыми глазами. В стадо её, как и положено, пустили с третьего дня, как на дворе пообвыклась, и теперь бабка торжественно наливала им по вечерам по стакану густого пахучего молока. Баська как раз отмеряла в дойку по два стакана и стояла спокойно, да и Ларька был тут как тут, подкармливая её листиками и корочками, за что получал право первого глотка.
Первая майская зелень жёстко топорщилась на грядках, разворачивались листки и тянулись вверх стебли. Артём с утра до вечера копался бы в огороде, но работа, школа, уроки… правда, ни Санька, ни Лилька от работы особо не увиливали. На себя ж пашешь, не на хозяина.
Нет, Артём был вполне доволен жизнью. И с деньгами дед здорово придумал. По три тысячи сразу каждому на отдельную книжку положил. Чтоб когда вырастут и отделяться на своё хозяйство вздумают, чтобы было на что. Лучше всех Ларьке, конечно: он пока вырастет, у него такие проценты набегут, что ого-го! Но и себя Артём обделённым не считал. Он — старший, и всё хозяйство его по праву и обычаю — объяснял дед, а бабка согласно кивала.
— Старший брат в отца место.
— Это как? — спросил Артём, облизывая медовую ложку.
— Ну, ка отец ты младшим, — бабка походя ткнула Ларьку по затылку, чтоб вне очереди к туеску не лез. — Ты в заботе об них, и они к тебе со всем почтением должны.
— Во, слышали?!
Артём строго посмотрел на Саньку и Лильку, и те дружно прыснули в ответ. Таким не всерьёз грозным было его лицо. Хмыкнул в бороду и дед.
Чай пили не спеша, от души. У деда на шее висит полотенце, чтоб пот утирать. Субботний чай после бани — это тебе не просто так. Гостей не ждали, комитетских проверок тоже, и сидели потому вольготно.
Допив свою чашку, Артём перевернул её вверх дном и посмотрел на деда. Тот кивнул, и Артём встал из-за стола, старательно перекрестился на икону. Он всё время забывал, когда это положено: до или после еды, и потому крестился дважды.
— Пойду уроки учить.
— С богом, — напутствовал его дед.
В горнице Артём взял с комода учебник истории и сел на лавку у окна, чтоб хоть остатки света прихватить. По истории и природоведению им теперь не только рассказывали, но и задавали читать и учить по книгам. Попадалось много незнакомых, а то и просто странных слов, но где догадаешься, у деда — он это любит — или в классе спросишь, так что справиться со всем можно.
Заглянула в горницу Лилька.
— Тёма!
— Потом, — отмахнулся он, не поднимая головы.
— Тебя там зовут.
— Кто ещё? — нехотя оторвался он от книги.
— А максюта с Петрухой.
Артём закрыл книгу и встал.
— Ладно уж.
Максюту и Петруху он знал ещё с масленичных боёв. Оба не смогли его выбить, а он им навтыкал крепко, но зубы и носы в целости оставил. Потом они ещё пару раз дрались, но уже вместе против Серого конца. Опять на драку, что ли, зовут?
В кухне никого не было — дед, значит, у бабки, ну и хорошо. В сенях Артём натянул на босу ногу сапоги, накинул куртку и вышел на крыльцо.
Солнце уже клонилось, и землёй пахло по-вечернему. Максюта и Петруха — тоже в пиджаках внакидку, из-под расстёгнутых до середины груди рубашек красуются по новой моде тельняшки, кепки ухарски сбиты на ухо — стояли с той стороны калитки, лузгая семечки.
— Привет, — сказал, подходя к ним, Артём.
Максюта кивнул, а Петруха протянул над калиткой кулак с семечками. Артём подставил горсть, и Петруха отсыпал ему. Постояли молча, и Максюта начал:
