внук выжил.
Я смотрел на сидящего в машине мальчика, и думал, что его шансы на выживание минимальны. Скорее всего, в лесу, где его оставил Юровкий, он попросту умер от голода. Или его, ослабшего и простуженного, съели волки. Оставался небольшой шанс, что царевича нашли крестьяне из соседней деревни. Но кому в голодные послереволюционные годы нужен маленький инвалид? А если мальчик нигде не «засветился», так ли уж важно, в каком времени он будет жить? Если он все же умер, то почему бы ему не «родиться» снова, у нас дома? Ведь прожил он в двадцать первом веке три дня, и ничего не изменилось. Коловрат внимательно выслушал меня, не перебивая. Потом взял палку, и, указав мне на ближайшую лужу, покрытую радужной пленкой, провел по её поверхности. Цветные разводы закручивались в причудливые спирали, но только пока рядом находился посторонний предмет. Края бензинового пятна и вовсе оставались неизменны. Но стоило бросить палку в воду полностью, как радуга пришла в движение. Вышла из берегов лужа, заколыхались, разбрызгиваясь, цветные капли. Поднялась со дна муть.
–Это только в фантастических романах раздавленная бабочка может полностью поменять ход истории, – объяснил профессор, – да, погибла бабочка. Но они живут всего несколько дней. Лягушка не знает о ценности каждого конкретного мотылька, и преспокойно поймает другого. Трава, потоптанная историками, со временем превратится в перегной точно так же, как и нетронутая. Вода снова выпадет дождем, путник споткнется об другой придорожный камень. Нет ничего страшного в том, что этот мальчик ненадолго проник в другое время. Ну, увидел он там машины с навигатором и ваш навороченный пылесборник. И что? Объяснить потом, как это все работает, он никогда не сможет. Один человек не в состоянии полностью повернуть ход истории, что бы там не показывали в старинных фильмах. Алексей Николаевич, если он вообще выберется из этого леса, всю ставшуюся жизнь будет занят выживанием. В начале прошлого века туалетов с поручнями для инвалидов не строили. А инвалидную коляску толкал другой человек. Образование стоило неподъемных денег, никто не будет им специально заниматься. Европа будет долго отходить от войны, и в ней нет места заботе, которая нужна больному гемофилией. Россию ждет кровавая и жестокая гражданская война. Думаю, Алеша проживет совсем немного. Но если выдернуть его оттуда, и поселить у вас, то может случиться непоправимое. Как бы ты не был добр, как бы ни привязался к мальчику, ты должен вернуть его в восемнадцатый год. А для собственного спокойствия научись отпускать и дистанцироваться от таких ситуаций. Поверь, в будущем тебе это пригодится, и не раз. Думаешь, жалко только царевичей да героев? Тех, кто умер в газовой камере Освенцима или утонул на Титанике? Тебе будет жаль последнего бродягу, бурлака или побитого в драке мальчишку. Но они живут в своем мире, а ты должен жить в своем. Все мы не что иное, как трава своего времени. И должны стать частью перегноя там, где родились.
На прощание я обнял Алешу. Он не выглядел расстроенным. Улыбался нам с Коловратом светло и приветливо. Как будто возвращался не в лес, где его ждет скорая смерть, а домой, к любящей матери. А я нес его на руках и чувствовал его кости через тонкую ткань гимнастерки. В камере мы оба молчали. Профессор Санаев с нами не пошел, у него не было подходящей одежды. Мне предстояло своими руками оставить ребенка умирать в лесу, да ещё в строго указанном месте. И мне было страшно намного сильнее, чем в самый первый день на «точке», у ворот Ипатьевского дома. Когда я, выбрав место посуше, усадил царевича на траву и собрался уходить, он окликнул меня.
– У меня не было случая поблагодарить Вас, Владимир, – тихо произнес Алеша, – не тужите обо мне. Я вижу, что Вы растеряны и буду за Вас молиться.
– Вам…тебе, – замялся я, – будет очень трудно. Понимаешь?
– Бог милостив, – лучезарно улыбнулся царевич, – кланяйтесь от меня Вашим уважаемым родным. Мне было крайне интересно с ними познакомиться. Странно, но приятно.
– Ты же в курсе, – я почему-то покраснел, – что они, ну, не совсем…
– Я знаю о гомосексуалистах, – успокоил меня мальчик, – при мне много раз обсуждали господина Юсупова. И, признаться, я был о таких, как он, не лучшего мнения. Но теперь имел случай убедиться, что был не прав.
– Феликс Юсупов тоже усыновил мальчика, – вспомнил я, – в эмиграции. В Мексике.
– Для меня он навсегда останется убийцей святого старца Григория, – помедлив, нехотя отозвался царевич, – Смерти Распутина я ему никогда не забуду, хотя и мстить при случае не стану. На все воля Божья.
Я ещё немного постоял рядом, а потом развернулся и быстро пошел в сторону оврага. Сердце у меня замирало. Я боялся обернуться и увидеть, что к Алеше подкрадывается волк или человек с винтовкой.
Когда я уже отошел довольно далеко, и мальчик давно скрылся из виду, мне показалось, что я слышу на дороге какое-то движение. Забыв свое обещание, данное Коловрату Вавиловичу, я опрометью бросился обратно, оскальзываясь на мокрой от росы траве. В предрассветном полумраке на дороге возле Алеши стояла обшарпанная цыганская кибитка, запряженная тощей лошаденкой. А мальчик о чем-то беседовал с цыганенком примерно одного с ним возраста. Из кибитки высунулась какая-то лохматая женщина с младенцем на руках и тревожно осматривала лес. Мне даже показалось, что она меня заметила, и я спрятался за деревом. Может быть, я что-то пропустил. Но когда цыгане уехали, Алеши на дороге уже не было.
Я облегченно вздохнул и поплелся обратно к реактору.
– Таким образом создается изгиб пространства и времени, центром которого является Аппарат Хокинга, – я поднял глаза на Босса, – так называемая «точка».
– Вот, молодой человека, – одобрительно кивнул Боз Орашевич, – вот так бы с первого курса! Можете ведь, когда захотите. Вот и профессор Санаев вами доволен остался. А он ведь не то, что я. Он студентов не любит.
Я кивнул и усмехнулся. По крайней мере, двухдневной практики по устройству аппарата Хокинга мне с лихвой хватило, чтобы сдать этот злосчастный зачет. Как бы там ко мне не относился Коловрат Вавилович. За дверью меня ждал Алька. Он уже весь извелся. Военкомат через час закроют, а мы хотели вместе служить. Если сейчас не записаться, куда сам захочешь, тебя Родина в такие ебеня отправит! Он ещё что-то говорил, но я слушал невнимательно, и только кивал, чтобы он не обиделся. У него в семье к армейской службе уж больно
