Одним был боярин Шеин, а вторым он сам, собственной персоной, так как не без оснований его называли любимцем стрельцов. Среди злейших врагов «кукуйского чертушки» Василий Петрович пользовался уважением и популярностью.
Чудом удалось избежать следствия с неизбежной дыбой, благо князь-кесарь Федор Юрьевич был к нему дружески расположен. Причем настолько, что спустя десять лет отдал свою дочь Ирину замуж за его сына Василия. И этот брак привел Петра Алексеевича в гнев — молодожена сослали в Англию учиться корабельному делу, сам Василий Петрович несколько месяцев бил сваи на строительстве Петербурга, а его жена Прасковья Михайловна, урожденная княжна Черкасская, стала прачкой в портомойне, где ее всячески оскорбляли и унижали.
Помог Меншиков, которого всячески стали упрашивать князь-кесарь и генерал-адмирал Апраксин, которого попросил брат Борис Петрович. Данилычу отказывать было не с руки — иметь личным врагом Федора Юрьевича то еще удовольствие, всем было прекрасно известно, чем занимается глава зловещего Преображенского Приказа. Так что ссориться с таким человеком себе дороже, тем более «светлейшему» генерал-адмирал пообещал дать подряд на строительство линейных кораблей. Видимо, Меншиков тщательно прикинул возможные прибыли, потому что к делу подошел ответственно, и стал всячески смягчать «мин херца» к своевольным «отступникам».
И добился чуда — всего через три месяца царь смягчился и дал прощение. Однако Петр Алексеевич никогда и ничего не забывал, да и не прощал провинившихся перед ним полностью. По большому счету всегда старался напомнить о прежних грехах. В издевку назначил Василия Петровича командиром Ингерманландского фузилерного полка. Себе на голову, как выяснилось — за пять лет солдаты крепко зауважали своего полковника за справедливость, и когда стало известно, что царевич Алексей стал в Москве царем вместо преданного анафеме отца, немедленно приняли его сторону. Еще бы им этого не сделать — родственные связи учитывались всеми в первую очередь, а они у Василия Петровича были очень серьезные.
Молодая царица Екатерина, урожденная княжна Ромодановская, приходилась родной племянницей жены сына Василия, что была для нее теткой, а для него самого невесткой. А родной дядя молодого царя был в свойстве с сыном — у них женами дочери старого князя-кесаря, приходившиеся правителю Москвы сестрами. Старший брат, фельдмаршал Борис Петрович назначен царем главным воеводою, командующим армией.
Так что служивые все взвесили и дружно примкнули в почти полном составе к мятежу своего полковника против Петра Алексеевича. Правлением «старого государя» очень многие были крепко недовольны, и это еще мягко сказано. И с его наследником, ставшим московским царем Алексеем, вторым этого имени, связывали все свои надежды.
Однако пойти на соединение с войсками старшего брата фельдмаршала, Василий Петрович не смог — зато сел в осаду в Шлиссельбургской крепости, и держался в ней с марта. Древняя новгородская твердыня Орешек закрывала вход в Ладожское озеро своими каменными стенами с шестью башнями. Надежно так перекрывала исток Невы, держа под обстрелом своих пушек оба берега. И что самое плохое для Петербурга — мимо нее в строившийся город, ставший столичным, шли по Ладожскому озеру поставки всего необходимого, особенно продовольствия.
Момент оказался самый удобный — перейдя по льду в крепость, полк продержался в ней до начала ледохода, во время которого вести военные действия никто не стал, тем более царь Петр Алексеевич убыл в Тверь, откуда стали приходить известия и слухи. Настолько ужасные, что в них бы никто не поверил — но тут поневоле приходилось. Гневливый и жестокий характер самодержца осажденные солдаты знали достаточно хорошо, как и то, что кровь пролить для него в удовольствие.
В крепости укрылись почти две сотни дворян из числа тех, которым угрожала расправа со стороны взбешенного бунтом царя. Тут были Долгоруковы, Лопухины (один из которых командовал шнявой), Салтыковы и многие другие, хватало и Шереметевых — в «милости» Петра Алексеевича не верилось, потому бежали с женами и детьми.
За два месяца подготовились к возможному штурму как могли, благо пушки с запасом пороха имелись. С продовольствием последний месяц проблем не имелось — мимо крепости в Петербург нескончаемой вереницей плыли дощатники с разными грузами, и с пару десятков направили к пристани — с порохом, оружием, пушками, всяческими припасами. Шереметев пропускал в столицу все, прекрасно зная, какую нужду испытывают жители. Однако последние две недели суда стали редкими — подвоз с Волги прекращен, и население уже принялось затягивать пояса.
— Никак переговорщик направился…
Василий пробормотал себе под нос, видя как от сооружаемых шанцев, на которые уже установили осадные орудия, отплыла лодка под белым флагом. Полковник прошел в башню, спустился вниз, дошел до ворот — они были приоткрыты, везде стояли крепкие караулы. Тысячный гарнизон, вдвое больший, чем имелся у шведов во время осады, да еще с сотней пушек, и стал тем весомым доводом к тому, что осада Шлиссельбурга велась вяло, больше для отвода гневных царских глаз. А еще были перебежчики, что сообщали о плохом настроении в полках петербургского гарнизона — воевать со своими никто не хотел.
Всем хуже горькой редьки, до смертной икоты, надоел город, возводимый по прихоти царя на чухонских болотах и речках с ручейками, со скопищами комаров, скверным питанием и вечными болезнями, от которых людишки мерли как мухи.
— Никак сам Яков Вилимович пожаловал лично?!
Василий Петрович узнал сидящего в лодке генерал-фельдцейхмейстера русской армии, выходца из Кукуйской слободы, потомка королей Шотландии из рода Брюсов…
— Здесь и дадим войскам «папеньки» генеральное сражение, не устраивать же уличные бои в собственной столице. Что-то мне не хочется жечь Москву, она и так в истории несколько кошмарных пожаров пережила. Зачем мне еще один устраивать?!
Алексей рассматривал обширное Преображенское, по сути, родину царя Петра Алексеевича, где он провел свои детские и юношеские годы, когда его из Кремля вначале царь Федор, потом царевна Софья вместе с маменькой вытурили. Огромная такая слобода, отнюдь не сельцо, с множеством солдатских казарм для «потешных» полков, с деревянным дворцом, с «шутейной» крепостью Прешбург, заброшенной после того как детские забавы перестали быть для подросшего царя-реформатора таковыми.
Пригорки с многочисленными рощицами и перелесками с ручьями и овражками, просторные луга и обширные поля, меж которыми вилась синяя лента Яузы, тот самой речки, что воспета в песнях. Именно где-то по ней Петр попробовал плавать на своем знаменитом боте, вот только размерами тот не вышел для сей речушки, которую переплюнуть можно, если сильно постараться. Но вот для замыслов самого Алексея это было как нельзя кстати — в качестве преграды Яуза подходила как нельзя лучше. И не
