рядам по траекториям здешних мух, метаясь во все стороны и по нескольку раз возвращаясь назад – для поторговаться и сунуть нос ещё раз.
В один из моментов Санька, совершенно уже ошалевший от шума и впечатлений, оказался прижат к прилавку, и толстая тётка-продавщица с могучей грудью, тараном выдающейся далеко вперёд, пхнула рыбой ему под нос, как для аргумента в споре с тётей Песей.
— Ну! Чем пахнет!?
По толстому, мясистому её лицу текли крупные капли мутноватого пота, скапивая с подбородка и кончика носа.
— Ну?!
— Свежей вроде как рыбой, — послушно принюхался тот, — и несвежей одесситкой.
— Ах ты… — под хохот товарок, пересказывающих удачную фразочку всем желающим и не очень, замахнулась та рыбой.
— Мадам! — вылез вперёд я. — На минутку успокойтесь! Когда мы отойдём подальше, можете продолжать нервничать, можно даже буйно!
— Несвежий у твоего папки в штанах был! — перешла та границы.
— Мадам! Успокойтесь! — я одёрнул за рукав тётю Песю, решительно выступившую было вперёд и готовую к интересной сваре. — Вы таки свежая одесситка, он берёт свои слова обратно! Просто бывает свежесть первая, а вы таки вторая!
— Мадам! — я уклонился от рыбы, попавшей в морду лица какой-то молодухи. — Не метайте икру вместе с рыбой!
— Мамзель! — сорвав картуз, кланяясь по д'артаньяновски молодухе, одновременно удаляясь от прилавка, пытаясь при етом не столкнуться с прохожими. — Прошу прощения, но я таки думаю, што у вас не было ни шанеца в етой баталии! Зависть злой женщины второй свежести к той, чья свежесть ещё долго будет первой, а доброта несомненной, безгранична!
Светящаяся от доставленного удовольствия, тётя Песя выдернула нас решительно на другой конец, где и заторговалась так, што там сдались чуть не вначале торговли.
— Скидочка за ваших учеников, Песса Израилевна, — подмигнула молодая и довольно-таки красивая, закутанная в чёрные платки гречанка, и тронула меня ласково за щёку, отчево Фира засопела сердито и взяла под руку.
К выходу пошли зигзагом, через овощи. Тётя Песя с тётей Хаей встали на поговорить со встреченными знакомыми, сторожа рыбу, а за помидоры назначили Фиру.
Пробежав по рядам, та остановилась напротив бабки с рядком помидорных корзин.
— Помидоры сразу хорошие или мне таки поторговаться? — осведомилась Фира, перебирая красные бочки.
— Да мне не к спеху, внученька, — благодушно отозвалась бабка, устраиваясь поудобней и протирая рукавом помидорку, — можешь и устроить спектаклю! Понравится, так и скину чутка!
Дёрнув щекой, девочка двинулась дальше. Несколько раз она принималась торговаться, перебирая мало не всю корзину и давая мне на попробовать, протирая чистым платочком.
— О! Коста! Коста! — замахал я руками знакомцу, шествовавшему по рынку с симпатичной молодой женщиной под руку. Тот заулыбался, и повернув голову, сказал што-то по-гречески своей жене.
Нас представили, и я с восторгом пересказал Софии все перипетии недавнего дела, особенно про то, как напугался двери на ножках. Та засмеялась, показав ненароком жемчужные зубы.
— Приходите, — сказала наконец София, называя адрес, — будем рады!
— Непременно! А когда именно вы будете рады?
Женщина снова засмеялась, прижав к губам кончик платка, и вместо неё ответил Коста:
— Послезавтра будем особенно рады! К вечеру.
Раскланялись, да и пошли на выход, до тёти Песи.
— С Костой Моряком задружились? — радостно удивилась тётя Песя. — Вот же дети! Оставишь их одних на минуту, так они непременно во што-нибудь интересное ввяжутся!
— Ма-ам!
— Ой, доча! — замахала та руками, — это я так, хорошо всё! Достойный человек, пусть и немного контрабандист!
* * *
— Да, ваше императорское высочество! — вытянулся Трепов. — И одновременно нет. Позвольте объясниться?
Обер-полицмейстер разложил на столе бумаги.
— Толчком к разгадке послужили ваши слова о несомненно умном и опасном враге, — начал Дмитрий Фёдорович. — До того момента мои подчинённые, да и признаться – я сам, склонялись больше к дикой выходке кого-нибудь из простонародья. Всё очень грубо и вроде как примитивно, но приглядевшись, мы поняли, что примитивность эта кажущаяся, а за едва ли не наскальными рисунками скрывается школа.
Великий князь кивнул согласно, поощряя замолкшего было подчинённого.
— Все эти новомодные течения живописи, знаете ли… — обер-полицмейстер чуть смущённо пожал плечами, как бы говоря, что не очень-то разбирался в этом, — но пришлось разгребать эти Авгиевы конюшни от искусства, дабы не упустить какие-то детали, незначительные на первый взгляд.
— Расследование, — обер-полицмейстер перевёл дух, — на первый взгляд оказалось простым, и я порадовался было за свой интеллект и мастерство подчинённых, но вовремя вспомнил ваши слова.
Великий князь задумчиво и чуточку самодовольно кивнул, оценив тонкую лесть.
— Умный враг! Умный и расчетливый! Неудавшиеся живописцы и писаки, пытающиеся свергнуть с пьедестала как классическое искусство, так и власти, не спешащие давать им звания академиков и ставить прижизненные памятники, не новы. Не оценили их, так сказать, гениальности? Так сгори же, проклятый старый мир!
Дмитрий Фёдорович достаточно неожиданно провыл последнюю фразу в духе полумистических самодеятельных пьесок, отчего великий князь смеялся чуть не до слёз.
— Да, очень похоже, — согласился он, промокнув глаза.
— Да, ваше императорское высочество. Потому и насторожился. Публика эта, несмотря на великую любовь к тайнам, языка за зубами держать не умеет совершенно. Не для того они совершают подобные… акции, чтобы молчать. Слава! Вот что ими движет. Пусть даже и дурно пахнущая.
— И вот вся эта публика, жаждущая признания, молчит! Намекают на причастность, но при осторожных расспросах теряются в деталях. Но такой подбор символизма и пусть даже нарочито примитивной, но всё же школы живописи, не может быть случайным!
Трепов вздёрнул подбородком, хищно закаменев лицом.
— И вот тут я снова вспомнил ваши слова. Умный враг! Враг, вхожий в круги излишне либеральной интеллигенции, но по факту не являющийся таковым.
Обер-полицмейстер пододвинул к великому князю две папки и открыл.
— Дальше, — развёл он руками. — Без вашего ведома расследовать не можем.
Сергей Александрович открыл папки и бегло пролистал бумаги, сделавшись задумчивым. Обер-полицмейстер «споткнулся» на именах людей, составляющих Двор, притом достаточно влиятельную его часть.
Ниточки от них могли вести как за границу, так и в Дом Романовых. Впрочем, одно не исключало другого, Романовы давно перестали быть единым монолитом, и грызня за реальную власть в Доме шла нешуточная, с использованием как служебного положения, так и с опорой на возможности иностранных доброжелателей.
— Я покажу ваши выводы государю, Дмитрий Фёдорович, — задумчиво сказал великий князь.
— Благодарю, ваше императорское высочество! — вытянулся было Трепов, но патрон еле заметным жестом показал ему на кресло, и обер-полицмейстер наконец-то расслабился. Опала снята!
— Итак?
— Провокация, Сергей Александрович, — устало ответил Трепов, — грандиозная и сложная многоходовка, вот поверьте моему чутью! Одним мазком широкой малярной кисти ухитрились измазать меня, вас и самого государя.
