— Карл. — Гейдрих покосился на министра пропаганды и образования. — Карл-Вильгельм Геббельс, семнадцать лет.
Йозеф Пауль Геббельс поперхнулся воздухом и покраснел как рак.
— Успокойтесь, партайгеноссе, он утверждает, что вы не родственники.
Берлин, тюрьма Шпандау
08 ноября 1938 г., около двух часов дня
— Ни с какого боку не родственник. — покачал головой симпатичный юноша с коротким ежиком светлых волос.
Ойген фон Рок, доверенное лицо Рейнхарда Гейдриха, поморщился и покосился на коллегу из Абвера.
— Не являетесь рейхсминистру ни родственником, ни свойственником, ни сводной родней? — спросил Ансельм Борг, фрегатенкапитан, откомандированный на это дело от ведомства Канариса.
— Нет, герр офицер. — устало ответил тот. — Геббельсов у нас, как в России Ivanovih.
— А у вас откуда такая информация? Про Россию? — мягко поинтересовался фон Рок.
— Да из Интернета же! — парень попытался вскочить, но прикованные к столешнице запястья не позволили ему распрямиться, и он упал обратно на табурет. — От сетевых приятелей! Ну поймите же, Бога ради, я — из будущего. Там все — ВСЕ!!! — иначе.
— Учитывая то, что вы подошли к ближайшему полицейскому и сдались — не все. — ответил Борг. — То, что вы потребовали направить вас к ближайшему контрразведчику… да, это говорит в вашу пользу, герр Геббельс. Но, скажите откровенно, что бы вы сделали на нашем месте? Поверили бы в то, что вы — путешественник во времени?
Карл Геббельс, ни с какого бока не родственник, простой школьник семнадцати лет от роду задумался… еще раз задумался… и ответил.
— Никак нет. Я бы на вашем месте… — голос мальчишки пресекся, он тяжело сглотнул, но… но выпрямился, глядя в глаза Боргу, глянул гордо… Независимо… И затравленно… Но сдавленным голосом продолжил. — На вашем месте я бы расстрелял и забыл.
И тут же он, этот секунду назад гордый борец, заплакал. Согнулся в реве.
— Вы-ы-ы-ы… не имеете права… я немец…
Карл плохо знал историю. Кому сейчас нужна история?!! Нужны маркетинг, экономика, математика, химия, физика… А история? Но он хоть как-то слушал преподавателей в школе, и из лекций по эпохе нацизма вынес твердую уверенность — чистокровного немца в 1938-м году просто так расстрелять было нельзя. Блажен кто верует…
— Никто не собирается вас расстреливать, юноша. — раздался голос от двери. Голос…. профессорский, иначе не назвать. — Вы теперь достояние Рейха. Будь у нас Святой Грааль, вы б равнялись по ценности с ним.
Представитель Абвера покосился в сторону бесшумно открывшейся двери, а затем на коллегу из СД. Фон Рок пожал плечами.
Сев напротив рыдающего парня незнакомец грустно улыбнулся, выложил на стол портсигар, и спросил:
— Курите?
— Не-ет, это вредно… — юный Геббельс нашел в себе силы ответить. — Повесите, да? Лучше…
Парень захлебнулся.
— Лучше расстреляйте, это не так страшно.
— Да почему мы вас должны вешать? — развеселился гость. — Вы же еще ничего такого не сделали.
Ответа он и не ждал, поэтому продолжил:
— Кстати, меня зовут Карл Мария Вилигут, бригаденфюрер. Тезки, можно сказать, геноссе. Господа, что ж вы запугали молодого человека до такого состояния? Он нас неизвестно за кого принимает. За чудовищ каких-то просто.
Юноша склонился к прикованным рукам, вытер слезы и смог наконец разглядеть вошедшего, который как раз сейчас пытался поудобнее пристроиться на стуле. Это оказался уже далеко не молодой мужчина, с редкими волосами зачесанными назад и обильно сдобренными сединой. Щеточка усов под мясистым носом-картофелиной тоже была, что называется, «соль с перцем». Впрочем, несмотря на явную старость и некоторую полноту, в нем чувствовалась стать и выправка боевого офицера, кем собственно он и был.
— Известно за кого вас все принимают. — Карл шмыгнул носом. — За военных преступников.
Все три офицера ошарашено уставились на него.
— Извольте объясниться, knaube.[4] — процедил Борг. — Такие слова могут вам дорого стоить.
— Куда уж дороже? — мальчишка снова наклонился и вытер глаза. — Двадцать миллионов одних только немцев в землю закопали. И остальных примерно вдвое больше.
— Двадцать мил… — у Вилигута пресеклось дыхание. — Это с кем же мы так воевали?
— Со всеми. — буркнул Карл. — Кроме итальянцев и японцев.
— Что, и с русскими тоже? — изумился фон Рок. — У нас же с ними общих границ нет.
— Это пока нет. А первого сентября следующего года мы нападем на Польшу…
Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, 8
08 ноября 1938 г., около половины шестого вечера
— Черт возьми, чему наши потомки учат детей в школах? — Гейдрих в раздражении бросил на стол несколько машинописных листов. — Скажите, фон Рок, если бы ваш сын обладал такими же знаниями о прошлой войне, что бы за оценки у него были?
— При всем моем уважении, группенфюрер, Мартин учиться в военном учебном заведении, у них есть соответствующая дисциплина. А этот мальчик… — штурмгауптфюрер пожал плечами. — Удивительно то, что он знает настолько много о проигранной войне. Таково свойство человека — гордится победами и стараться забыть о поражениях. Государство же состоит из людей. Многие ли сейчас помнят в Рейхе про… Ну, скажем, про Гроссегерсдорф?
Шеф СД хмыкнул.
— Это было все же поболее лет назад, штурмгауптфюрер. Впрочем, вероятно вы правы. Да и много ли можно узнать за полуторачасовой допрос? Ну, а каковы ваши личные впечатления об объекте, фон Рок?
— Скорее положительные. Он довольно умен, физически хорошо развит, честен. Смел.
— Даже так? Смел? Поясните, с чего вы это взяли? — потребовал Гейдрих.
— Назвать военными преступниками людей, которые вправе поставить его к стенке без всякого суда — он это, заметьте, отлично осознавал, — это или глупость, или смелость. Глупым он не кажется.
— Хорошо. — группенфюрер кивнул. — Что-то еще?
— Пожалуй, да. Этот Карл, как бы поточнее выразиться, слишком иной. Те ценности, те моральные устои на которых он воспитывался, непомерно чужды не только Рейху, но и Англии, Франции, США и СССР вместе взятым. — фон Рок вздохнул. — Тяжело ему придется, когда придет время стать обычным гражданином Рейха.
— Ба, вы становитесь сентиментальным, штурмгауптфюрер? — Гейдрих усмехнулся. — Пускай об этом голова болит у «Аненербе». Недели не пройдет, как они наложат на него свои лапы.
Берлин, улица Тирпиц-Уфер, 72–76
