— Да, занятно, не иначе — после поездки мне предстоит лазутчика этого сыскать.
— Не торопись, допреж в Краков съездить надо.
— А второе что?
— Ежели бы я из Москвы с собой кого из Посольского приказа взял, лазутчик тотчас бы Сигизмунду донес, а в Вологде твоим отсутствием никто не заинтересуется.
— Ага, понял.
— То-то и оно. Честь и ответственность на тебе большая. Я еду под видом купца, ты же оденься ратником — было у меня их двое, станет трое. Выезжаем через пару дней. Отдохнуть мне немного надо — уж больно трудна дорога, а там, глядишь — и грязь чуть подсохнет. Так что жду тебя в монастыре в субботу. О деньгах в дорогу не беспокойся. Я же купец, и подорожная в том есть! — Федор засмеялся.
Мы попрощались, и я пустился в обратный путь.
Дома я сказал Лене, что уезжаю со срочным поручением в Москву. Подобрал одежду простого ратника, выбрал себе в дорогу дамасский клинок и пистолет с запасом пороха и пуль.
На наше счастье, солнце светило вовсю, грязь подсыхала, и на третий день утром я стучался в ворота монастыря. Небольшой отряд Федора уже был готов, и мы выехали.
За первый день пути мы с трудом преодолели верст пятнадцать. Лошади и всадники были заляпаны грязью по уши. На постоялом дворе долго пришлось отмываться и оттираться. Мало того, что самому, так еще и лошадь чистить требовалось.
Второй и третий день были похожи на первый. Господи, да когда же кончится грязь!
Но чем дальше мы продвигались к западным границам Руси, тем грязь становилась плотнее, и к пятому дню пути местами можно было даже пускать коней галопом.
На порубежье стражники долго разглядывали подорожную, потом подозрительно спросили:
— Коли купец, тогда где товар?
— Я за товаром только еду.
— К заклятым «друзьям» нашим? Ладно, езжайте. Коли денег много, поосторожнее будь- те — на литовской стороне банда рыщет, иногда к нам перебирается, через рубеж. Давеча на сельцо напали, пограбили, полон увели. Маловато у тебя охраны, купец, в ватажке той сабель десять будет, не меньше.
— Авось с Божьей помощью пронесет.
На литовской стороне нас никто не остановил, глянули лениво на подорожную и махнули рукой:
— Проезжайте.
А дорога получше пошла — где мощеная, где грунтовки подсохли. Вестимо — сюда весна раньше приходит, да и снега зимой меньше было.
За время в пути мы с Кучецким общались тесно и стали почти друзьями. Я понимал, что между мной и Федором пропасть, по крайней мере — не одна ступенька. Он — из столбовых дворян, приближенный к государю человек, наделенный большой властью и полномочиями. Я же — рядовой боярин, коих на Руси — сотни. Но — оказался в нужное время в нужном месте, потому стряпчий государев меня и приблизил. И еще — были у меня подозрения, что Кучецкой появился у Саввы не просто так. Что-то их связывало. Да и жалованные мне земли и грамотки не появились ниоткуда. Не Кучецкой ли тот человек в Москве, на которого опирается Савва и чьей благосклонностью располагает? А светская и духовная власть идут в связке, в одной упряжке.
Но догадки свои надо держать при себе, все равно потом это как-то да должно подтвердиться. Не в меру любопытных и умных власть не любит.
Так, без происшествий, мы проехали Литовское княжество и теперь скакали по дорогам Польши.
Любая дорога когда-нибудь заканчивается, вот и наша тайная миссия подъехала к Кракову.
Я с любопытством разглядывал старинный город — высокие каменные здания под черепицей, узкие улочки. Почти на каждой площади — костел. Площади и улицы мощены булыжником — Европа! — однако грязи везде полно, как и у нас. Вдоль улиц, у самых домов, текут зловонные ручьи. Централизованной канализации-то нет. А еще свою лепту — в виде навоза — вносят кони и прочая живность.
Видимо, Кучецкой в Кракове бывал и раньше, потому как ехал по улицам уверенно.
Недалеко от центра, в глухом переулке, мы остановились на постоялом дворе. Хозяин и Кучецкой поздоровались, как старые знакомые. Федор довольно бойко говорил на польском, чем меня удивил. А вообще-то чего удивляться — при его должности поездки за рубеж бывают, наверное, часто, и языки знать надо.
Мне отвели комнату вместе с ратниками. Мужики неплохие — чувствовалось, что вояки опытные, тертые. И на руках у них мозоли грубые не от сохи — наверняка от долгих упражнений с железом. Куда бы мы впоследствии не заходили, сначала первыми — они, затем уж Кучецкой, а за ним, охраняя тыл, — уже и я.
Федор остановился в соседней комнате.
К вечеру он ушел, предупредив, что сопровождать его не надо, и заявился только ночью. Одет он был, как русин — так называли русских, проживающих в Польше и княжестве Литовском. Даже если бы он и надел европейскую одежду, его бы все равно выдала борода. Европейцы были почти все бриты, но на голове — прическа. Русские же были бородаты, а брита голова. Правда, не у всех, только у воинов. Купцы, ремесленники, крестьяне и прочий люд голову не брили. У воинов это было необходимостью — меньше потела голова в войлочном подшлемнике, а случись рукопашная — за волосы врагу не ухватить.
Мы с ратниками сидели безвылазно на постоялом дворе, ожидая распоряжений Кучецкого. Федор предупредил, чтобы без нужды мы в город не выходили — уж больно внешность наша живописная. А поляки и так русинов в своем отечестве за людей не считают, могут возникнуть ненужные нам конфликты. Паны — то бишь бояре польские — чванливы, заносчивы, высокомерны и крайне обидчивы. Из-за косого взгляда на паненку за сабли хватаются, причем пользоваться ими умеют неплохо. Так что проще сидеть на постоялом дворе, что мы не без удовольствия и делали. Пиво пить Федор разрешил, как единственное послабление, а то чувствовали бы себя, как узники в тюрьме.
Три дня по вечерам Федор исчезал один, видимо — на встречи с нужными людьми. А на четвертый день попросил меня его сопровождать, приказав надеть темный плащ и взять оружие.
Мы вышли с постоялого двора, как только стемнело. Моросил противный мелкий дождь, как осенью. Оно может быть и хорошо — людей на улице Мало.
Федор шел быстро, я — за ним, отстав на два шага. На перекрестке мы остановились под навесом.
Вскоре из улочки выехала крытая карета и остановилась возле нас. Федор открыл дверцу, попросив меня остаться снаружи, сел в нее и закрыл дверь.
Из кареты доносился приглушенный разговор двух мужчин. Я поглядывал — то по сторонам, то на кучера. Тот сидел на облучке, как истукан. Дождь лился ему на шляпу, стекая на одежду, но он даже не шевелился.
Разговор в карете перешел на громкие тона, похоже — что-то не поделили, не договорились.
