— Ты в своем ли уме, образина безмозглая! — рявкнул Колоткин. — Это ж ревизор Шмидт!
— Да по мне, хоть сам Черт с бесенятами, — засмеялся мужик.
— Не поминай на ночь-то глядя. Не гневи Господа, Григорьич, — это уже реакция кого-то из женщин.
— А мне-то чего, бабоньки? Я ж кузнец! Что мне Диаволово племя?
Женщины почти синхронно, поплевали через левое плечо, перекрестились и согласились. Кузнец – это да! Без адского пламени в горне и нечистой силы даже гвоздь кривой получится.
— Это ты, что ли, с Фрезе приехал? — поинтересовался я. — Сам-то кто будешь?
— Так это, барин, все тутошние знают. Из Лебедянки я. Кузнец, значится. Иван Карышев. Петр-то Саныч, как выведал, что я горюч-камень уже почитай лет пять как в горн кладу, так и пристал – покажи, мол, где берешь. А мне чего? Отчего же не показать хорошему-то человеку? Ну и показал. И нору лисью, откель старший мой, Серега, камни вытаскивает, и чего потом с ними делаю. Так пристав, значится, самострелы мои увидал. Сказывал, мол, в управе подорожную будем брать и в Троицкое поедем. Там, говорит, мастер по железу знатный есть, и он, будто бы, непременно должен это увидеть.
— Вот значит как? А сам Петр Александрович, стало быть, у Фитюшина сейчас?
— Истина твоя, барин. Там и есть. Да долго чевой-то. И Ромашка вот моя остыла уже, и я зазяб. И ночь скоро. А до Троицкого ажно шесть десятков верст будет. Мне бы знать, что оно вона как выйдет, так я бы уже домой в Лебедянку бы. А завтрева бы и в путь…
— Хорошо, — кивнул я. — Я напомню господину Фрезе о тебе.
И даже шага к крыльцу не успел сделать, как вновь был остановлен. На этот раз в рукав полушубка клещом вцепилась какая-то тетка с лихорадочно блестевшими глазами.
— Урядник сказывает, ты, барин, рехвисор?
— Да, ревизор, — признался я и попытался освободиться.
— Еще он говорит, ты проверять кровопийцу нашего с самого Томска приехал? Говорит, ты больший начальник, чем Фитюшин?
— Так оно и есть. У вас есть претензии к управляющему?
— Не, — испугалась тетка. — Пертезиев у нас нет. Мы с бабами жаловаться тебе, родимый, будем. Совсем нас со свету сжить хочет. Вздохнуть не дает. Как нормы повысить, так он тут как тут. А жалование чеками дает! И что нам теперь? Чем мужиков наших кормить? Муки в лавке нет, масла постного нет. Одна водка проклятая! Старожилы вон кажный день лосятину возют, так и то за чеки не отдают…
— Чего же нам теперя? — завопила другая участница манифестации, судя по голосу – молодая. — На паперть? Милостыню корками просить, чтоб детушек кормить?
— Разберемся, — кивнул я, ловя себя на чувстве, будто держу разгадку творящихся здесь махинаций за хвост. — А не скажете ли вы мне, сударыни, какая нынче норма?
— Так это любому в артельных семьях-то ведомо! Пятьдесят пудов с носа!
— И сколько за выполнение нормы жалование положено?
— И сие невелика тайна. Пять пятиалтынных.
— Это сколько? Семьдесят пять копеек что ли?
— Истинный крест, барин, — женщина перекрестилась.
Я улыбнулся. И, видимо, было что-то в моей улыбке этакого, что бабенки в один миг отпустили рукава и даже отошли на шаг. Но это они зря. Это не им предназначалось, а тому, кто придумал на десяток пудов увеличить норму выработки, оставив при этом вознаграждение для артельщиков на прежнем уровне. Грубо говоря, деньги с продажи одного из каждых пяти пудов падали в карман управляющего, а не в казну компании. И это была более чем уважительная причина для немедленного увольнения местного начальника. Это еще не учитывая обрекающую артельщиков и их семьи на полуголодное существование систему чеков.
— Разберемся, — прорычал я и, теперь уже никем не задерживаемый, вошел в здание конторы.
Короткий коридор, четыре традиционно низких и широких, собранных из толстых плах, двери, но полоска света лежала только под одной из них. Как раз под той, из-за которой доносились голоса.
Один я сразу узнал – Петя Фрезе, однозначно. Трудно с кем-то спутать, особенно когда начинает, что-то горячо, импульсивно доказывать.
— Ну как же вы, Анастасий Борисович, понять-то не можете! Вы же, на крепях экономя, жизнями рискуете! Ведь завалит штрек, вот ей-богу завалит! И вам же хуже будет. Добыча угля сильно упадет!
— Невелика потеря, — это уже другой голос. Незнакомый. Я как-то не побеспокоился узнать имя с отчеством местного управляющего, но судя по уверенному, давящему авторитетом, тону – принадлежащий именно Фитюшину. — Нашли о ком беспокоиться. О кандальниках! Да мне хозяева в ноги кланяться будут, когда я их от этакой обузы освобожу! Такие деньжищи, господин пристав, на душегубов тратим, а толку – чуть.
— Но ведь это люди!
— Люди?! Люди землю пашут, а это злодеи и преступники! Они против человеческих и Божьих законов пошли. Будет воля Господня, так останутся живы. А нет – знать заждались их черти-то в Преисподней!
Пора было вмешаться. Мне ли Петра Александровича не знать. Мягкий он. Интеллигентный. Спорит, пытается объяснить и убедить там, где нужно власть применять. Стукнул бы кулаком по столу, да пообещал бы закрыть шахту до исправления выявленных нарушений, а он канючит что-то, к совести взывает.
Я взялся за рукоятку и решительно распахнул дверь.
— Какого дьявола?! — взревел управляющий, обнаружив ворвавшегося меня. — Пшел вон!
Он был похож на бычка. Не на взрослого, полного жизненной силы и неукротимой энергии быка, а именно что на бычка. Лобастого, большеголового, на тонких ножках, забияку. Так что, не смотря на грозный вид, никакой опасности для себя я не чувствовал. Да и ребристая рукоять револьвера в кармане придавала уверенности.
— Я полагаю, вы горный исправник поручик Фрезе Петр Александрович? — поклонился я старому знакомому.
— Герман Густавович? — вытаращил глаза тот.
— Генрих. Генрих Густавович Шмидт, к вашим услугам. Назначен ревизором по здешним предприятиям, — не удержался, и подмигнул растерянному Петру. И только потом протянул ему документы. — Вот бумаги, подтверждающие мои полномочия.
— К чему этот маскарад? — улыбаясь, спросил по-немецки Фрезе. — Он нас не поймет… Борода вам не идет, ваше превосходительство.
— У нас еще будет время для разговора, дорогой друг, — поторопился ответить я. — Пока же вынужден просить вас, меня не узнавать.
— О, конечно. Это будет даже любопытно.
— А вы? — снова по-русски обратился я к управляющему. — Должно быть, Анастасий Борисович Фитюшин? Управляющий Судженскими шахтами?
— Дайте сюда! — глухо, как из бочки, выговорил местный начальник и протянул руку за моей бумагой. Вместо приветствия, едрешкин корень. Специально ли он пытался меня разозлить, или это вышло случайно, но результат ему не понравился.
