— Понял, Вас, Гнездо. Начинаем движение в точку "112".
— Ворон, Ворон, сообщите о потерях.
О потерях? У нас что, есть потери? Ах, да:
— Гнездо, три «бэтэшки» горят. Одна чинится. Прием.
— Понял Вас, Ворон. С Богом, Всеволод Львович и удачи Вам!
Высовываюсь из башни. Перед глазами плывут черные круги, и я почти ничего не вижу. Но я уже давно в армии, и видеть мне особенно ничего и не надо. Два флажка, белый и красный, вверх, отмашка и вниз. Я не вижу, но точно знаю, что комбаты, «Воронята» подняли вверх флажки. Кручу вновь поднятыми флажками над головой, и уверен, что одновременно с моей командой взревывают и окутываются сизым дымом выхлопов танки.
— Воронята, я — Ворон! Воронята, я — Ворон! Двигаться в район «112»! Атака противника. Вороненок-1 — лево, Вороненок-2 — прямо! Вороненок-3 — веду я! Повторить!
Должно быть, комбаты репетуют команды, потому что в шлемофоне слышно какое-то бормотание. Наша «тридцатка» трогается с места и мы, раскачиваясь на ухабах, влетаем на дорогу. У меня такое ощущение, что мы куда-то плывем на маленьком кораблике по бушующему морю. Айзенштайн что-то кричит, тряся меня за рукав, по крайней мере, я вижу, как в рваном электрическом свете шевелятся его губы. Я изо всех сил вслушиваюсь в слабый шелест из наушников и, наконец, понимаю:
— Господин подполковник, господин подполковник! У Вас все лицо в крови!
Провожу рукой по лицу. Точно, из носа и, похоже, еще из ушей течет кровь. Контузило. И, похоже, не слабо. Странно, что меня не тошнит. Но, видимо, каждый организм реагирует по-своему…
Небо над нами светлеет и из темно-серого превращается в грязно-белое. Мы приближаемся к заданному району, о чем и докладывают комбаты. Теперь самое главное — собраться. Качка усиливается, но я понимаю, что качает не машину, а меня самого. Держись, сукин кот, держись!
Дальнейший путь и начало контратаки представляются мне весьма смутно. Видимо, Воронята выполняют мой приказ и разворачиваются левым уступом. Первыми идут «тридцатки», которые огнем своих 76-мм орудий смешивают боевые порядки наступавших. Меня выносит на холмик (молодчина мехвод!) и с него я кое-как ориентируюсь в происходящем. 112-го стрелкового полка больше не существует. Если кто-то и уцелел, то только раненные, которых не добили в горячке боя. Навстречу танкам катится сплошной приливной волной масса солдат в грязно-буром обмундировании. А над человеческим приливом, выставив похожие на ноги в широких штанах стойки шасси, несутся странного вида самолеты. Ну, только танков японских здесь не хватает!..
Накликал. С той стороны — белая вспышка, виден след трассера. Одновременно Айзенштайн, высунувшийся из бокового люка и исполняющий сейчас роль моих глаз, тычет рукой в ту сторону и на пальцах показывает: три танка. У меня перед глазами колышется какой-то туман, но слишком много ему объяснять мне не нужно. В Бэйпине ничего серьезней «Ха-Го» у японцев не было, значит — это три легких танка.
— Вороненок-1, Вороненок-1, внимание! Право, час, три желтых коробки. Три желтых коробки! Разобраться и доложить!
Первый батальон приветствует появление японцев дружным залпом, который слышу даже я. Второй и третий батальоны лупят по наступающим осколочными и шрапнелью, которые вырывают в плотных порядках азиатов широкие бреши. Сейчас главное — чтобы хватило боеприпасов.
Самолеты сверху поливают нас из пулеметов, но это для нас не страшнее дождя. Вот если "тридцать вторые" налетят, то проблемы появятся, но пока в воздухе только истребители.
Беда в том, что пехоты с нами нету вовсе. На всякий случай я рявкаю в рацию, чтобы все держали дистанцию и не допускали желтых на гранатный бросок. Впрочем, это все и так и понимают. Героями быть хорошо, но все-таки лучше быть живыми героями.
Несмотря на громадные потери, японо-китайцы неудержимо движутся вперед. Мы вынуждены потихоньку откатываться назад. Пора начинать экономить боеприпасы.
Теперь пушки бьют реже, стараясь одним выстрелом поразить больше мишеней. Полк медленно пятится, изо всех сил стараясь сдержать наступающую стихию. Именно стихию — иначе это и не назовешь. Я трясу головой. Вроде бы в ней что-то проясняется. Похоже, я начинаю опять видеть. Кроме человеческого моря, пытающегося нас захлестнуть, к нам движется целая колонна повозок и автомобилей. Я хлопаю Айзенштайна по плечу:
— Колонна! Колонна!
Он кивает и быстро наводит орудие.
— Первый — в голову, второй — в хвост. Потом бьешь по всем.
Не отвлекаясь от прицела он снова кивает, и тут же «тридцатка» вздрагивает от выстрела. Наши путиловцы отменно доделали исходную модель III Ausf.E, установив на отличную немецкую машину нашу трехдюймовку Л-10. В перископ я вижу разрыв в голове колонны, и тут же, почти без перерыва — второй, в хвосте. Малыш Михаэль определенно делает успехи. Еще неделя-другая и я подам представление на прапорщика Айзенштайна.
Бьются в оглоблях разбитых телег раненные лошади. Туман в моих глазах окончательно рассеивается в тот момент, когда прямо к нам летит чья-то нога. Обмотка от ботинка развевается как вымпел. В то же время оживает рация:
— …
— Не слышу, повторите!
— …!
— Я не слышу, повторите!
Издалека пробивается:
— Ворон, Ворон, отходите. Немедленно отойти на отметку 16-й километр! Вы слышите меня?!
— Слышу, Гнездо! Вас понял: отходим на 16-й!
Надо решать. Отрываться броском или медленно отходить, сдерживая наступающих? Если отходить рывком — неизбежны потери, три-четыре машины минимум выйдут из строя. У «бэтэшек» часто слетают гусеницы. Слишком часто. И мы не сможем им помочь. Но если вести отход медленно, удерживая противника на расстоянии, то к нашим оборонительным позициям мы подойдем с пустыми боекомплектами. И совсем не факт, что у нас найдется время их пополнить…
— Вороненок-1! Растянуться в две линии! Перекрыть фронт! Воронята-2, 3, отходить на максимальной скорости! Ведущий — Вороненок-2! Как поняли?! Прием!
Слышу я еще совсем плохо, а вернее сказать — не слышу почти совсем ничего. Но в триплексы командирской башенки видно, как растягивается в шахматном порядке «тридцатки» первого батальона и как, круто разворачиваясь на месте, уходят на максимальной скорости «бэтэшки» второго и третьего. Мы на "тридцатке, так что наше место в линии прикрытия. Тем более что из 77 выстрелов боекомплекта мы использовали не больше восьми.
— Вперед, — ору я, — комбат вправо, а мы — влево!
Айзенштайн снова трясет меня за рукав и теперь к нему присоединяется заряжающий, ефрейтор-хохол со смешной фамилией Пивень. Оба кричат мне что-то, но шлемофон видимо испортился окончательно, и я только вижу распяленные рты. Я машу на них рукой:
