Единственным отличием, которое прямо-таки бросался в глаза, было то, что в обширном и весьма развернутом анализе возможного военного противостояния Парижа и Берлина, составленном генерал-фельдмаршалом, князем Барятинским, оптимизмом и не пахло. Больше того, сравнивая вооруженные силы Германской империи и Французской республики, Александр Иванович делал вывод о том, что война, буде она начнется, будет долгой и кровавой.
Причем, если верить справке барона Жомени, в этот раз война имеет большой шанс вылиться в общеевропейскую свару. И уж точно, так или иначе, затронуть многострадальную Россию.
Бисмарк был всерьез намерен окончательно решить французский вопрос. Слишком уж быстро, пугающе быстро избавившаяся от монархии страна рассчиталась с чудовищной, гигантской контрибуцией. Словно Феникс из пепла, возродилась армия. Французская экономика показывала прямо-таки чудеса роста. В войска поступало самое современное оружие. Броненосный флот уже был как бы не самым большим и современным в мире, но галлы продолжали строить новые и новые стальные мастодонты. Активно изучался опыт трагически проигранной компании. В общем, теперь, четыре года спустя после капитуляции, это была уже совсем другая Франция. Франция мускулистая и жаждущая реванша. Им бы еще больше порядка в политическом смысле, так я и ставки на победу Парижа не побоялся бы поставить. А так – даже и не знаю. Национальное Собрание все никак решить не могло, что же Франция собственно такое? Монархия или все-таки – республика. Та, кстати, Конституция, что весной семьдесят пятого все не могла преодолеть прения на заседаниях Собрания, вообще ни единого слова «республика» не содержала.
Германия тоже успела измениться. Три победоносные войны подряд! Впечатляющий рост политического веса страны на международной арене и неприлично огромные деньги, настоящей Ниагарой хлынувшие в германскую экономику совершили чудо с прежде разрозненным и разделенным сотнями границ народом. Успехи оружия, признанный Императором единым язык и энергия предпринимателей объединили жителей центрально-европейских лоскутков в единую нацию. Теперь Берлин, словно бюргер на ярмарке выбирающий дойную корову, посматривал на сопредельные страны. Что лучше? Покорить Бельгию - это отколовшееся от Голландии недоразумение или примерно наказать начавшую показывать клыки Францию?
И судя по всему, железному канцлеру куда важнее было знать, как отнесутся к новой войне в Петербурге, чем в Лондоне. На обратной стороне одного из документов в "европейской" папке, быстрой рукой князя Владимира, было написано: "Доносят, что когда князю Бисмарку указали на возможность вступления в войну Англии на стороне Бельгии, тот ответил, что, дескать, если бритты высадят армию на континенте, он прикажет германской полиции ее арестовать". Военного флота, и колоний, для защиты которых, он бы потребовался, молодая империя не имела, а сухопутные войска Великобритании немецкие генералы всерьез не принимали.
Состояния экономик стран, стоящих на пороге большой войны в папках не было. Но они и не требовались. Уж кому-кому, а мне это было известно куда лучше многих. И о перегреве, перенасыщении деньгами Германии, и о кризисе перепроизводства в Англии.
Только-только, всего три года назад отгремело цунами очередного финансового кризиса, затронувшего ведущие мировые державы. Но, как известно, время - лучший лекарь. Волны банкротств стали забываться. Как грибы после дождя, повылазили новые акционерные общества. Банки и верфи, заводы и фабрики, новые, прежде казавшиеся совершенно фантастическими, проекты о строительстве трансъевропейской, из Берлина в Багдад, железной дороги. Со стапелей сходили гигантские броненосцы и сухогрузы. Казалось, что с помощью науки теперь возможно все. Опутать весь мир телеграфными линиями, опуститься на дно морское, или взлететь в стратостате к самым пределам земной атмосферы.
И совершенно другую картину увидел бы беспристрастный наблюдатель на юге. Турция, в силу традиций, все еще именуемая Высокой Портой, по моему скромному мнению, вообще собственной экономии не имела. Налоги собирали какие-то проходимцы, для других проходимцев. Созданный в шестьдесят третьем году англо-французскими финансистами Имперский Оттоманский банк, чуть ли не официально считался национальным и обладал правом эмиссии валюты. Государственный долг достигал колоссальной цифры - в полмиллиарда франков! Английские дипломаты непрозрачно намекали на возможность раздела европейской части Турции между Россией и Австрией в обмен на некие "дружеские услуги". Разведка сообщала, что Дизраэли при обсуждении Восточной проблемы выражался в том роде, что Константинополь с прилегающим к проливам районом должен быть нейтрализован и превращен в свободный порт. Конечно же, под защитой и опекой британского флага. По примеру Ионических островов. Остальные части некогда огромного государства подлежали разделу на несколько государств. Иран, Египет, Сербия… Полдюжины периферийных, не имеющих сколько-нибудь значительного политического веса, во всем зависимых от ведущих европейских игроков стран.
На этом фоне готовящиеся, при явной или скрытой поддержке России, антитурецкие восстания выглядели… гармонично. Будто бы части какого-то единого, тщательно продуманного плана. Даже затягивание спуска со стапелей четырех новейших, сконструированных и построенных для возрождаемого Черноморского флота, броненосцев как нельзя лучше ложились в эту канву. И уже следующим же утром мрачные мысли о грядущей большой войне заставили меня в нетерпении бродить по собственной гостиной, до тех пор, пока слуга не сообщил, что экипаж к выезду готов.
В столице множество отягощенных историями зданий. Старожилы могут часами рассказывать чуть ли не о каждом из пышных дворцов вдоль Дворцовой набережной, Невского или набережной реки Мойки. Герман Лерхе, однажды оставивший мне, наглому оккупанту, свою память о любимом городе, тоже кое-что знал о выдающихся особняках Петербурга. Особенно, если истории эти каким-либо образом оказывались связанны с проделками гвардейских офицеров.
Двадцать шестое строение по Дворцовой набережной к семьдесят пятому году было полностью, от фундаментов до коньков крыш, перестроено. И вот ведь действительно - петербургский курьез - заполучило хозяина, коего несколько скандальная слава участка, по-настоящему радовала. Какое там! Великий князь Владимир, третий сын покойного императора Александра, радовался словно ребенок, когда Бульдожка таки перебрался жить в Аничков, и особняк достался ему.
Перед Отечественной… Чуть не сказал - первой Отечественной. Но, к счастью, этот мой новый, старый мир, страшных мировых войн еще не знал.
Перед войной двенадцатого года владельцем участка со строением на нем был интендантский генерал, князь Волконский. И, едрешкин корень, уж он-то точно не был прототипом Толстовского Андрея, потому как обширных именийи тысяч крепостных не имел, но превратить рядовое, в общем-то, здание в настоящий дворец каким-то волшебным образом все-таки умудрился. Хоть и отставлен со службы был нехорошо - "за злоупотребления подчиненных при снабжении армий". Или, если сказать без этих экивоков - за руку не пойман, но доверия не вызывает.
Так или иначе, но в седьмом году император Александр Первый потребовал у отставного генерала уступить дворец со всей обстановкой посланнику императора Наполеона Первого в Санкт-Петербурге Огюсту-Луи де Коленкуру для размещения посольства. В свете посчитали это тонкой иронией молодого государя - поместить посольство Франции в доме проворовавшегося военного чиновника, но сам посол приобретением остался более чем доволен. "...император отдал французскому посольству самый красивый дом в Петербурге, - писал де Коленкур. - Это целый город, и бесспорно самый красивый дом после дворца великого князя. Часть его великолепно меблирована". "Город" обошелся казне всего в триста шестьдесят тысяч, так что посланник Наполеона был не одинок в своем энтузиазме.
