На следующее утро я вновь посетил лагерь военнопленных, отказников среди рядовых воинов не было. Священники стали творить молитву, обильно дымя ладаном. Затем новгородцы, дружинники, финоязычные данники новгородцев склонили колени и, крестясь на иконы стали повторять за архиепископом Спиридоном слова клятвы верности великому князю Смоленскому, Полоцкому, Волынскому, Новгородскому и государю Российскому Владимиру Изяславичу.
— Раньше вы все служили Новгороду, Переяславлю или Суздалю, теперь же будите служить мне, своему государю и Российскому Отечеству! — сведя руки за спиной и прогуливаясь неспешной походкой вдоль строя, доносил я изменившееся положение дел своим новым подданным. — В воинских учебных лагерях вы будете постигать ратную науку, а после первого года службы будете получать за неё плату. Питание и кров будут за государственный счёт, бесплатным. Не желающие служить могут освободиться от этой почётной обязанности, заплатив 5 гривен серебром. На всё про всё вам даётся три дня: или платите и освобождаетесь от службы, или милости просим на службу государю и Отечеству!
Толпа новгородцев забурлила, а тем временем я продолжал вещать.
— Думайте, можете передавать весточки родным, но лагерь вам пока покидать запрещено. А пока наставники разобьют вас на команды, вы должны им подчиняться, как отцу родному, за неподчинение будет следовать наказание, вплоть до смерти. Ваши родные, во второй половине дня смогут вас навестить. Ещё раз повторяю, слушайтесь ваших командиров — наставников, и помните, что бунтовщиков я или казню или делаю бесправным рабом. Счастливо вам всем оставаться и Бог в помощь!
Накоротке переговорил с князем Александром, пообещав отпустить его в Переяславль без выкупа, но через год, с началом следующей зимы, про себя надеясь, что наличие у меня в заложниках сына, вразумит и остудит горячую голову его отца Ярослава Всеволодича. Сейчас ввязываться в войну с Владимиро — Суздальским княжеством не входило в мои планы. В моей голове уже окончательно вызрел план подставить это княжество под удар монголам, а там или выгадать себе лишнее время — год — два — три мира, либо же ввязаться в бой с монголами вторгшись в Залесскую Русь вслед за их туменами. Многое зависело от того как и чем завершиться этот зимний военный поход.
После непродолжительной встречи с бывшим Новгородским князем я направился к пленным боярам. К смерти были приговорены два десятка ярых самостийников — противников любой княжеской власти вообще, а также поклонники Суздаля и немецкой Империи. С оставшимися шестью десятками бояр, в меру своих способностей, я провёл нравоучительную беседу.
Только я начал излагать суть нового государственного устройства как понёсся целый словесный поток возражений на мои слова, от этих подбитых бородатых воробьёв.
— Ты не имеешь право, княже, нас судить. Ещё твой пращур Ярослав Мудрый даровал новгородцам, за помощь в овладении Киевом, неподсудность новгородских бояр княжескому суду. А потому судить да рядить нас может только Новгородское вече.
— Во — первых, я тебе не княже, а государь! Твой бывший княже рядом с вами в соседних «хоромах» сидит, вот к нему можешь княжей или говяжий обращаться! — где — то в глубине боярских рядов раздались тихие смешки. — Во — вторых, вы ещё мне скажите, что все мои судебные или законодательные постановления должен выборный от боярства посадник утверждать, как ранее у вас было заведено. Всё! Больше этому не бывать! И должности такой «посадник» отныне нет, а есть назначаемый мною губернатор Новгородской губернии и наместники в уездах и городах. Кому не по нраву новые порядки, «НРП», мои указы и распоряжения — могут валить отсюда лесом! Есть ли среди вас желающие покинуть отчие края?
Не смело поднялось шесть бояр, указав на них, я сказал Дмитру:
— Лишить их всего нажитого имущества и выгнать вон, не желаю их больше видеть!
Захотевшие было вступить со мной в пререкания группа бояр была удалена, под болезненные тычки моих телохранителей.
— А теперь слушайте мой новый указ, наказующий новгородское боярство, — я кивнул своему вестовому и тот громко принялся зачитывать моё постановление под всё более унылые, буквально с каждым прочитанным предложением, взгляды.
— Я, Владимир Первый Изяславич, государь Российский, сим указам подвергаю наказанию новгородских бояр, за то, что они обратили оружие против своего государя … забираю к себе на службу сыновей виновных бояр, дабы научить их почитать и слушаться во всём своего государя, коли с этим не справились их родители … уменьшаю земельные владения каждого из виновных бояр на ¾ … даю вольную, прощая все долги и недоимки, боярским челядинникам и холопам, проживающих в их усадьбах … повелеваю выселить из боярских усадеб всех ремесленников, отныне наделив их правами и обязанностями свободных мастеров … согласно уже существующим статьям «НРП» новгородские крупные землевладельцы — «житьи люди» и купцы приравниваются в своих правах и обязанностях к боярскому сословию.
Наконец вестовой закончил читать Указ. На бояр было страшно смотреть — все они мигом постарели, осунулись и приняли различные оттенки цветов — серого, зелёного и красного. Увидав такую реакцию, ехидно улыбнувшись, я спросил:
— Есть ли средь вас желающие противиться моей воле?
Бояре напряжённо молчали.
— Вот и ладно! Но зарубите себе на носу, если в следующий раз кто из вас опять вздумает поднять против меня бунт, то лишится не только всего своего имущества, но и головы, причём не только своей, но и своих ближайших родичей. Но если кто из вас, бояре, узнает о затевающейся измене, да доложит об этом мне или губернатору, и если слова эти впоследствии подтвердятся, то такой боярин или бояре будут мною щедро облагодействованы. Помните, я могу не только наказывать, но и награждать за верную службу. А теперь бывайте, господа бояре! — И уже бросаю на ходу, обращаясь к страже: — Освободите МОИХ бояр.
В этот же день, по возвращению на Ярославово дворище, отдал приказ срубить знаменитый новгородский вечевой колокол. На площади собралось довольно много народа пожелавшего проститься с колоколом и своими вечевыми вольностями. Собравшуюся толпу для порядка окружили ратьеры. Чтобы не повредить колокол с колокольни не сбрасывали, а аккуратно спускали, при этом он недовольно позвякивал.
По толпе прошелестели шепотки:
— Заговорил наш колокол! В последний раз заговорил! С Новгородом прощается …
Под колокольней уже стояли сани, которые должны будут отвести колокол в Смоленск.
Стоны новгородцев смотревших как их металлический глашатай, качаясь и вздрагивая, погружается в сани, все возрастали, заглушая последние колокольные удары.
Взволнованная толпа бросилась было к саням, но была оттеснена всадниками. Скрепя полозьями по снегу сани медленно тронулись, сопровождаемые отрядом ратьеров. Следом за санями медленно пошли толпы новгородцев. Бабы плакали, а когда сани равнялись с чьим — либо двором, то все выбегали за ворота, снимали шапки, крестились, кланялись, как будто мимо них провозили покойника.
Сани с колоколом выехали из Словенского конца, проследовали через отреставрированный «великий мост» и въехали в Людин конец, там они встретились с другими санями смоленских купцов, окруженными отрядами конных ГОПников и последовали по направлению на юг, в новую столицу Новгородской земли.
Трёх дней, после взятия Новгорода оказалось недостаточно, чтобы успеть осуществить все запланированные мероприятия. Время неслось галопом, нужно было как можно скорее выдвигаться к Пскову, жители города вполне могли успеть призвать к себе немцев. Каждый час промедления уничтожал тысячи моих нервных клеток. Но и новгородцев надо привести к личной присяге. Исходя из этих соображений, решено было устроить боярскую казнь с последующей присягой горожанами ночью, при свете факелов, чтобы уже на следующий день отбыть в другие города Новгородской земли. Казнены должны быть видные представители самостийников, про — западной (немецкой) и про — владимиро — суздальской партий, а также иные лица, по каким — либо причинам, отказавшиеся мне присягнуть.
