крекерами с маслом и джемом.
– Расскажи мне о себе, – попросила гостья. – Только не общими фразами.
– Почему бы и нет, – ответил хозяин, выбирая, что бы такое соврать. Все истории выходили очень жалостливые, и он решил, что разберется по ходу повествования. – Если позволишь, начну я с того, как уже стал взрослым. Это началось… Впрочем, нигде и никогда. Просто началось и все. Жил-был…
Дальше он говорил, практически не напрягая мозги, образы и события сами просились на язык. Выходило, что он уже дошел до той границы, когда повествование развивается, исходя из своих собственных законов. Он говорил, и сам удивлялся, откуда знает все это.
Пересказ жизнеописания Сергея автор счел возможным опустить, поскольку оно, если не придираться к мелочам, один в один повторяло историю разрыва с первых страниц этой книги.
Анна слушала рассказчика с сочувственным выражением (я бы даже вычеркнул первую пару букв), пока он не прекратил говорить. После положенной паузы она спросила:
– То есть ты – приверженец трагедийных чувств.
– И не только я. Ты вспомни хоть один роман про счастливую любовь? И как?
– Сколько угодно. Возьми хотя бы Шарлоту Бронтэ, не считая всяких Барбар Картланд и современных романисток.
– И еще желтую прессу.
– Ну и что?
– Хорошо, но ведь это – все только женские романы!
– Ты не находишь, что может быть в этом и заключается отличие женского мировосприятия от мужского.
– От мужицкого, хотела ты сказать.
– Нет, не хотела, но мужики во всем всегда ищут сплошной трагизм. Или нет. Они начинают формировать это свое мировоззрение только когда на душе сплошной трагизм. В другое время они вообще не хотят думать.
– Ну ладно, они слишком заняты собой или работой. А что тогда женщины?
– А женщина изначально настроена на позитив.
– Браво! Скажи это мужчине, имеющему семейный опыт.
– А это он сам во всем и виноват.
– В чем, в опыте?
– Дурак!
– Сам знаю! – пока он кипятился, она обошла столик и села ему на колени.
– Я же говорила, у тебя склонность к литературности. А вообще-то мне все равно, что ты говоришь – хоть газеты вслух читай – я обожаю слушать твой голос. Вот так-то. Ладно, мне пора.
Она стояла перед большим настенным зеркалом в ореховой раме и прихорашивалась, поглядывая на Сергея. А он прошел вглубь комнаты и плюхнулся на диван.
«Она смотрит на меня, отражаясь в зеркале, – лениво перебирал он свои мысли. – Я смотрю на отражение и думаю, что это она. Я уверен. И в этом и есть подлинный смысл – в том, что я понимаю отражение как реальность. Та реальность, которая на самом деле мне не доступна. Сущность обнажается, но так ли часто мы способны это увидеть? Она обнажается в темноте. Без отражений. И мое движение происходит в плоскостях, только лишь отражающих единую сущность, которая многолика и поэтому в принципе не может быть заключена в единую раму. »
Зеркало, перед которым стояла Анна, досталось Сергею от деда. А откуда получил его тот – Бог ведает. Это было не просто зеркало. Это был знак перехода. За его поверхностью иногда угадывались ступени лестницы вниз и дверь, приоткрытая в никуда. Странно, что это видел только он.
Однажды Сергей швырнул в зеркало подсвечником, и сетка трещин исчиркала край изображения, которое все равно продолжало существовать. «Знак перехода. Зазеркалья мне еще не хватает, – зло подумал парень, – Впрочем, про метро тогда кто же знал… Выходит, наследственность. Попробовать что ли?» Поменять треснутое стекло он так и не решился.
– Ну, все, – Анна закончила макияж и начертила на зеркале ряд цифр губной помадой. – Увидимся! – Чмокнула его в щеку и выскользнула из квартиры.
– Tempora mutantur et nos mutantur in illis (Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними)! – напыщенно проговорил хозяин дома, защелкнув замок. – И все-таки, что же делать?
Покопавшись немного в себе, он решил, что отношение к своей давешней гостье можно определить термином «влечение», и это неплохо. Почесал в затылке, зевнул и пошел разыскивать потерянное письмо. Но оно как сквозь землю провалилось. Зато, порывшись в прикроватной тумбе, Сергей обнаружил там первое послание, которое на самом деле было вторым. Глаза пробежали по бумаге, выхватив несколько строк:
«Сейчас ехали по Городу – такой туман. И Город такой странный, и очень красиво. Я бы погуляла с тобой по такой погоде. Все такое инопланетное, еле слышное и еле видное. Вот Сестра и усвистала гулять куда-то. А на меня нашло задумчивое настроение…»
– Вот-вот, – сказал он себе. – Навеял на себя дымку загадочности и блуждаю в ней как ежик в тумане…
И все-таки существование женщины, писавшей эти письма, не давало ему покоя. Даже если бы захотел, он не смог выкинуть из головы мысли о ней.
– В конце концов, я – тривиальный мужчина и хочу, чтобы меня затащили в постель! – начал он зачем-то оправдываться и понял, что не очень-то в это верит. Он достал мобильник и стал списывать в его память цифры с зеркала и удивился, заметив, что их набор в точности повторяет дату его рождения: 189-19-73.
Сергей не успел придумать, чем ему занять выходной. Затарахтел телефон.
– Чего не звонишь? – угадал Сергей Сашкин голос.
– Я?
– А кто же? Мог бы хоть поинтересоваться, как друган домой от тебя добрался.
– Ну и как?
– А хреново! Попался какой-то мозгляк, и мы с ним чуть не до утра лясы точили. У, каркалыга!
– Не понял. Зачем точили?
– А выпимши я был, если ты не помнишь. Общения не хватало. А ведь мороз на улице, между прочим. И почему в подворотнях всегда так холодно?
– Так вы на улице?
– Дошло. Ты что думаешь, я совсем съехал, кого попало домой таскать.
– Ну и как ты?
– Астения у меня!
– Как зовут? – переспросил Сергей.
– Хандра и температура для бестолковых. Короче…
– Уже еду.
– Водки много не бери! – и гудки в продолжение.
Сергей уже прижился к этому миру и теперь точно знал, куда направиться. Выглянул в окно, отгадал в ряду припаркованных во дворе машин свою Тойоту и предпочел общественный транспорт. Ехать в метро он не решился – покатил на маршрутке, занял место в углу салона. Сидел и думал.
«Кто я теперь? Вернее, какой я теперь? Разве этот вопрос должен меня интересовать? Наше сознание впитывается в предоставленную ему цепь обстоятельств как мицелий гриба в приютившее его дерево. И уже поэтому оно – сознание структурирует себя согласно измерениям развертывающегося перед ним времени и пространства. И что меняется, если пространство становится несколько больше,