мне понятно. В общем, ты мертвяков не боишься, а живых опасаешься?
— Я не убивал и не хотел бы этого делать. А мертвяки и так уже мёртвые, я их просто упокаиваю. Мне противно это делать, но по-другому я не умею.
— Интересно ты мыслишь. А я вот уже стольких убил, что и не запомнил всех. А вот с мертвяками ещё не сталкивался, но теперь придётся. Надо в деревню идти, а у нас ни одного воина, одни монахи да послушники. Ты вон умеешь стрелять, да только у меня есть всего одна пищаль и то, разбитая. Я ложе ей новое сделал, но кремнёвый замок через раз работает. Сломан был, я отремонтировал, но всё равно плохо. Пищаль да ручница — вот и всё из огнестрела, что у меня есть.
— Таким огнестрелом мертвяков не убить, нужно холодное оружие, — решил пояснить Вадим.
— Какое, какое?
— Ну, огнестрельное и неогнестрельное, то есть холодное. Ну, там сабли, пики, ээээ, бердыши, — пояснил свою мысль Вадим.
— Ммм, вот оно как у иноземцев зовётся. Да, сабля есть и не одна, а сулица твоя ещё не скоро будет готова. Я древко ошкурю да на просушку положу. А вот за бердыш спасибо. Правильно ты мне сказал. Есть у меня где-то от него лезвие, а нет, так перекую и древко подберу. Не до жиру, быть бы живу. Тебе бы её дать, но боюсь, что ты его не удержишь и удар не сможешь нанести.
Вадим посмотрел на себя и согласился с кузнецом. Он никогда не был толстым или упитанным. Вечно худой, вечно остроносый, с тонкими руками и ногами, он и здесь не стал толще, скорее, наоборот. Конечно, лишения и голод никого не красят и жирок не прибавляют, но хотелось бы и окрепнуть. Ничего, лиха беда начало, наест ещё мышцы и злость придёт. Она у него есть, но нужно её направить в нужное русло. Инфантилизм — такая штука, в суровых условиях она либо сразу убивает, либо сразу исчезает, другого не дано.
— Ладно, надо подумать. Завтра не пойдём, пойдём через день, подготовиться надо. Ты получишь сулицу, насажу я наконечник на старое древко, оно короче, но лучше так, чем никак. Дубинку ты свою бросил зря, но найдём тебе другую. Шестопёр лучше или клевец, да и кистень подойдёт, но им пользоваться надо уметь.
— Кистень? Это гирька на цепи и короткой ручке? — вспомнил вдруг картинку из книги Вадим.
— Да, а что?
— А мне подойдёт, да тренироваться нужно, только цепь подлиннее нужна, чтобы можно было на расстоянии ударить.
— Не обещаю длинную, но чуть длиннее, чем обычно, сделаю. Накину ещё пару-тройку колец, самое то будет. Вот с тобой и решили. Сулица и кистень, с остальными сложнее будет, но не впервой, придумаем что-нибудь. Приходи завтра: и поможешь, и опробуешь оружие.
Вадим кивнул и вышел из кузни. Время близилось к вечеру. Он с удивлением поймал себя на мысли, что всё больше понимал речь местных аборигенов, она словно фильтровалась в его мозгу, трансформируясь в привычные слова и понятия, а вот обратные процессы проходили пока достаточно сложно. Он время от времени оговаривался, вставляя в беседу неизвестные местным слова и обороты речи. Но это скоро пройдёт, наверное…
В трапезной его перехватил отец Анисим.
— Пойдём, отрок, к настоятелю. Митрич нам рассказал многое, но ты сам убил мертвяка, расскажешь лично. Надобно нам многое знать.
Вадим по своему обыкновению хотел пожать худыми плечами, но внезапно передумал.
— А может, сначала повечеряем?
— А ты разве голоден?
— Да, мы так бежали с Митричем, что я сразу похудел.
Отец Анисим невольно улыбнулся.
— И Митрич тоже бежал и худел?
— Да, он быстрее меня бежал!
Анисим весело хмыкнул себе в бороду и, поправив скуфью, потянул Вадима за собой. Вадик спорить не стал и последовал за ним. Что там они хотели услышать особого, он даже не задумывался. Ну, хотели и хотели. Вскоре они пришли в библиотечную келью. Анисим вышел и вернулся минут через десять вместе с настоятелем. Тот внимательно посмотрел на Вадима, неторопливо сел на единственный стул и начал разговор.
— Давно я хотел с тобой поговорить, отрок. Ты зовёшься Вадимом Белозёрцевым?
— Да.
— А отца твоего как звать — величать было?
— Анатолий Викторович.
— Анатолий? Редко имя у твоего отца. Ну, что же, необычных ты кровей, это понятно. Но где было твоё поместье?
Вадим лихорадочно соображал, что бы сказать такого, максимально правдивого. Для этого он даже представил в уме карту. Для геодезиста это было не очень сложно. Ничего подходящего на ум ему не шло, и он бахнул первое, что всплыло в голове.
— С Гомеля мы.
Оба монаха многозначительно переглянулись.
— Отец православный был?
— Да, а мамка нет, но она окрестилась уже здесь, когда замуж за отца вышла, — начал вдохновенно врать Вадим.
— Понятно тогда, почему ты молитв не знаешь и крестишься как басурманин, но видим, что ты уже перенимаешь наши правила. Это радует наши сердца и дух Господа нашего. А теперь расскажи, что ты знаешь о мертвяках? Почему не испугался его, как Митрич?
— Не знаю, не боюсь их и всё.
Вадим замолчал, молчали и оба монаха, выжидательно глядя на Вадима. Очевидно, его объяснения никак не удовлетворили их любопытство. И их красноречивое молчание только это подчёркивало.
— Мне их не жалко, — объяснил Вадим. — Они что-то вроде опасных тварей, которых надо безжалостно уничтожать. А если ты их не уничтожишь, они уничтожат тебя. Они не думают, не чувствуют, их цель только убивать. Они тупы и медлительны. Я их ненавижу, а не боюсь. Их нужно уничтожать, пока они не уничтожили нас.
— Ммм, неожиданно мудро для отрока. Сколько тебе лет, Вадим?
Вадиму было двадцать, но он постеснялся об этом говорить и решил скостить себе пару лет. Это в войну люди, чтобы попасть на фронт, добавляли пару годков, а здесь, чтобы не прослыть удивительным, нужно было уменьшить, а то больно лицо его по-детски выглядело.
— Восемнадцать мне годков осенью будет.
— Угу, здраво рассуждаешь. Да и отроком тебя называть уже и не сподручно, но молод ты покуда, чтобы величать по-другому. А что ещё знаешь о мертвяках?
— Бить их надо в голову или отсекать череп, а потом его раскалывать. Это не настоящая жизнь у них, а ложная. От дьявола они. Подняли их колдовской силою, а дьявол наслал их подобно чуме. Кусая, они заражают здоровых и передают дьявольскую болезнь дальше.
В библиотеке царил полумрак, который рассеивала горящая свеча, при словах Вадима пламя её дрогнуло и отклонилось вправо, как будто бы подул незримый ветерок.
— Не стоит упоминать врага человеческого в пору, когда он максимально силён. Он слышит, а нам того не надобно, — со вздохом сказал отец Анисим.
Настоятель строго посмотрел на Вадима и подтвердил.
— В святом доме не слышит он, сила веры у нас велика, но при каждом упоминании своего проклятого имени он беспокоится и ищет того, кто посмел назвать его. А пламя, что даёт жизнь и очищает, связано с ним тоже, как единство и борьба противоположных сущностей духовного мира. Но и в самом деле, не стоит сейчас произносить его имя. Мы поняли тебя, отрок. Ты, как ни странно, прав.
Вадим кивнул, а настоятель продолжил.
— Никто, наверное, не знает, как смогли они подняться от вечного сна, но то, что мертвяки, кусая, делают «бесноватых», мы знаем. Это сродни бешенству, что передают со своей слюною лисы и волки. А заражённые обращаются на второй день в ещё более коварные существа, только уже не такие медлительные, как изначальные монстры. Мы их назвали бесноватыми, это люди, но уже совсем другие. Весь их смысл и существо направлены на то, чтобы нападать на других, и конца и краю этому не видно. Как справляться с этой напастью, я не знаю. Но вера наша крепка, а руки сильны. Мы справимся. Есть ещё одни, коих мы называем «одержимыми», но о них мы практически ничего не ведаем.
Вадим слушал настоятеля молча, а его мысли уже бродили совсем далеко. Он задумался то том, почему мертвяки всегда нападают и хотят сожрать⁈ Видимо, дело было в усиленном метаболизме этих псевдоживых людей. Им нужна пища для своих внутренних потребностей и обеспечения существования, причем пища нужна животная и как можно больше. Белок, белок и ещё раз белок, его они, как в топку, кидали в себя. Что-то вроде животных реакторов. С настоятелем он был полностью согласен и солидарен, но на счёт веры и победы сильно сомневался.
— Отец Варфоломей, в деревне нас может застать всякое, и многим туда идти не следует. От мертвяков всего можно ожидать, да и разбойники, что напали, тоже неизвестно куда делись.
— На это не смотри, то нашего ума дело. Кузнец говорит, ты уже не раз
