Ознакомительная версия.
Ни один храмовник не должен ускользнуть. Шутить с ними нельзя. Как нельзя дразнить обложенного медведя прежде, чем на хищника не набросят крепкие сети, не спутают лапы веревками.
А на его, Гийома де Ногарэ, долю выпала самая ответственная и почетная миссия – захватить врасплох всю верхушку Ордена. Великий магистр сам влез в расставленные на него силки. То ли поддался величайшей гордыне, уверившись в почтении, которое внушает одно лишь имя Ордена Храма всем правителям Европы, что, в общем-то, немудрено, учитывая военную мощь и богатство тамплиеров, то ли поверил королю Франции, который внешне проявлял уважение и даже почтение, не забывая благодарить рыцарей Храма за оказанную некогда помощь.
Что ж, не важно, что послужило причиной старческого слабоумия де Моле – непомерная гордыня или излишняя доверчивость. Важно лишь то, что он здесь, совсем рядом. И для того, чтобы он, Гийом де Ногарэ, хранитель печати, второй человек во Франции после Филиппа Четвертого, смог исполнить волю монарха, совпадающую с его собственными чаяниями, осталась лишь самая малость…
Вот и ворота Тампля!
Ногарэ дал знак капитану лучников, Алену де Парейлю, как всегда спокойному и невозмутимому, обождать вместе со своими людьми чуть в стороне. Сам же канцлер спешился, бросив поводья оруженосцу, подошел к дубовым, окованным сталью створкам и несколько раз ударил кулаком. Подождал. Постучал еще три раза, с большими промежутками.
Мгновения ожидания тянулись долго. Стылый туман с Сены капельками оседал на волосах и одежде. Дважды ладонь хранителя печати опускалась на рукоять кинжала, а взгляд настороженно метался между воротами и замершими в готовности лучниками. Наконец по ту сторону ограды скрипнул засов. Выглянувший в образовавшуюся щель рыцарь не носил обычной для храмовников одежды с крестом, но тело его защищала кольчуга с капюшоном-койфом[51], пояс оттягивал тяжелый меч.
– А, это вы, мессир Ногарэ, – проговорил он хриплым голосом, вздыхая с видимым облегчением. – Я уже заждался…
– Мы пришли, как и было условлено! – отрывисто бросил Гийом. – Делайте свое дело, мессир Жерар де Виллье, а мы сделаем свое.
Тамплиер нахмурился. По его лицу пробежала судорога, свидетельствующая о внутренней борьбе. Пальцы сжались в кулаки. Но рыцарь нашел в себе силы сдержаться и отступить в сторону с легким поклоном:
– Я свое дело сделал. Вход свободен.
По его отмашке створки ворот медленно поползли, распахиваясь во всю ширь. Четверо одетых как для сражения братьев-рыцарей застыли по обе стороны прохода.
«Сержанты, – отметил для себя Ногарэ. – Доспехи бедноваты, да и лица далеки от благородства. А что еще можно ждать от повторяющих поступок Иуды?»
Жерар де Виллье предательством своих братьев и командиров покупал жизнь и свободу. Что двигало сержантами, которых он завербовал себе в помощники? Слепая преданность прецептору? Жажда наживы? Личные обиды на Великого магистра и его приближенных?
Хранитель печати позвал капитана лучников:
– Теперь все в ваших руках!
Поток вооруженных людей ворвался в ворота.
Когда скрылся последний солдат, Ногарэ с усмешкой вошел следом. Вход в донжон зиял, будто раскрытая рана. Внутри мелькали отсветы факелов, слышались крики, кое-где бряцало оружие. Видимо, не всех храмовников удалось застать врасплох сонными и растерянными.
Ничего. В любом кропотливом деле, как бы тщательно оно ни было продумано и подготовлено, возможны издержки, досадные случайности, непредвиденные обстоятельства. Но плох тот командир, который не может устранить их на ходу. Или предусмотреть заранее. Сейчас в Тампле приходится по три королевских солдата на одного рыцаря Храма. Успей все храмовники облачиться в доспехи и вооружиться, это преимущество свелось бы к нулю. Закаленные в пустынях Палестины воины играючи разметали бы королевскую стражу. Но в нижнем белье да с голыми руками много не навоюешь. Вот еще чуть-чуть…
С подоконника верхнего этажа с криком сорвался человек в развевающихся белых одеждах и ударился о вымощенную камнем площадку в шаге от Гийома де Ногарэ. Застыл, выставив к затянутому тучами небу растрепанную бороду. Черная лужа медленно растекалась под его затылком.
Хранитель печати поманил лучника с факелом. Склонился над мертвецом. Седые виски, впалые щеки, легкий росчерк шрама на лбу.
– Ты хитер, Гуго де Шалон! – выплюнул Ногарэ. – Сумел уйти легко. Жди остальных в аду, старый лис!
– Мессир! – окликнул канцлера высунувшийся на крыльцо лучник. – Мессир, капитан де Парейль приказал передать, что все кончено. Они ждут вас!
Прекрасно!
Ногарэ вошел под своды башни. Ярко-рыжие сполохи факелов метались по стенам, лицам и одежде людей. Слишком много пламени. Глаза людей из-за него отсвечивали красным. Казалось, что преисподняя – вот она, вокруг.
Пять десятков храмовников стояли на коленях. В разорванных одеждах, со скрученными за спиной руками. На лицах многих – следы побоев. В первом ряду сам Великий магистр Жак де Моле, визитатор[52] Гуго де Перо, магистр Нормандии Жоффруа де Шарне, комтуры Ордена: Жерар де Гоше, Готье де Лианкур, Ги Дофен.
– По какому праву? – прохрипел худой, изможденный, будто пустынник, старец де Моле. – Ты ответишь за это, Ногарэ!
«Как бы не так!» – подумал хранитель печати.
А вслух сказал:
– Я исполняю королевскую волю. Ты осмеливаешься указывать его величеству, что делать, а что нет?
Вместо ответа де Моле только яростно засопел.
– Сейчас я зачту вам королевский приказ, – продолжал Гийом. Вынул из-за пазухи свиток, поднял его над головой, давая всем рассмотреть королевскую печать. Развернул и торжественно провозгласил: – «Событие печальное, достойное осуждения и презрения, подумать о котором даже страшно, попытка же понять его вызывает ужас, явление подлое и требующее всяческого осуждения, акт отвратительный; подлость ужасная, действительно бесчеловечная, хуже – за пределами человеческого, стала известна нам, благодаря сообщениям достойных доверия людей, вызвала у нас глубокое удивление, заставила нас дрожать от неподдельного ужаса…»[53]
Слова канцлера падали в гробовой тишине, отражались эхом под потолком. И все ниже опускались головы рыцарей Храма. Озвученные обвинения не давали надежды на снисхождение суда – хоть светского, хоть церковного.
– «…Стало известно нам, что бедные рыцари Иисуса из Храма Соломона позабыли Господа, отвергли Веру, впали в ересь и предавались множеству вольных и невольных грехов… Отрекались от Иисуса Христа, вступая в Орден, и плевали на святой крест при посвящении, и мочились на него во время богомерзких собраний. Искажали мессу подобно грязным язычникам и не освящали Святых Даров, причащаясь. Поклонялись идолу, приносили ему в жертву христианских младенцев, почитали его как земное воплощение Бога Отца и Спасителя. Предавались содомскому греху, совокупляясь друг с другом, устраивали оргии, невзирая на Посты…»[54]
Ознакомительная версия.
