Ознакомительная версия.
Снежинки застревали в длинной бороде и волосах Горазда. Цеплялись за морщинистую кожу, осели на бугристом шраме. Они не таяли.
Никите хотелось заплакать, но слез не было. Они исчезли еще пять лет назад, когда татары рубили его семью, когда мордатый узкоглазый нукур[55] занес саблю над его головой… И тогда из леса появился высокий старик в распоясанной рубахе. А поджарые волки степей, темнолицые монгольские всадники, начали умирать один за другим.
Легкая тень мелькнула на краю видимости.
Опасность!
Тело, помнящее уроки Горазда, сработало раньше головы.
Никита присел в низкой стойке, нашаривая на боку сумку – оружие!
Один аркан, сплетенный из конского волоса, скользнул по щеке. Второй упал на плечи, хищно обхватил горло. Левой рукой парень перехватил стремительно затягивающуюся веревку. Она обожгла ладонь, разрезая кожу до крови. Но в правой руке уже был теча.
Взмах!
Петля ослабла.
– Живьем брать! – Звонкий мальчишеский голос ударил по ушам.
Уголком сознания Никита отметил, что кричали по-татарски.
Второй теча порхнул в ладонь, закрутился между пальцами.
А вот и враги!
Бегут от хлева – должно быть, там они и прятались. Выжидали.
Два коренастых, кривоногих степняка в куяках[56] и войлочных шапках на головах размахивали мечами. На ходу они разделились, норовя захватить парня «в клещи». Третий, совсем юный – едва-едва усишки пробились, благоразумно отстал. Одет он был в богатый, вышитый серебром чопкут и лисий малахай. Похоже, предводитель. Во всяком случае, не из простых воинов…
Татары в куяках бежали молча. Должно быть, берегли дыхание.
Юноша вертел над головой легкую кривую саблю, криками подбадривая себя и соратников.
Никита приставным шагом пошел влево. Течи мелькали, холодно поблескивая, расплываясь пятнами для стороннего зрителя. Ярость клокотала в сердце.
Ну, давайте, басурманы! Подходите!
– Сдавайся, урус! – каркнул ближайший степняк, показывая желтые зубы.
Он несильно махнул мечом, целясь Никите в плечо.
Парень нырнул под клинок, на мгновение сблизился с монголом вплотную и проскочил дальше. С лезвия теча на белый снег слетели алые капли, а на правой штанине воина набухал кровью длинный ровный разрез.
Никита не замедлил шаг и, пока матерые татары разворачивались, обнаружив, что добыча неожиданно оказалась у них за спиной, налетел на юношу.
– Сдавайся! – срывающимся голосом выкрикнул молодой предводитель, закручивая саблю перед собой. – Сдавайся – будешь жить!
Надо отдать должное, у него были хорошие учителя. Или учитель. Двигался мальчишка умело и сноровисто. Сабля сверкала как молния. Но Никитой двигала ненависть и жажда мести. Сабельный клинок скользнул вдоль лезвия теча, попал под «рог» крестовины… Попал и застрял там.
Круговое движение, и юноша-татарин вдруг почувствовал, как рукоятка вырывается, выкручивается из его ладони. Он потянулся за своим оружием, и Никита ударил его коленом в живот, а потом добавил скорчившемуся локтем в висок.
– Улан-мэрген! – отчаянно захрипел раненый мечник, прибавляя ходу.
Никита поймал его мэсэ на скрещенные течи. Ударил пяткой в подбородок. Голова татарина запрокинулась. Сухо хрустнул шейный позвонок.
Второй нукур ударил размашисто и быстро. И снова – возвратным взмахом, целя в живот.
Упредил попытку Никиты зайти слева и отогнал его несколькими взмахами.
Парень вертелся горностаем, уворачиваясь от умелых ударов. Татарин, увидев поверженных товарищей, больше не пытался взять «уруса» живьем. Тут уж не до жиру – не убьешь, так убьют тебя. Он рубил так сильно, что Никита боялся подставлять течи под клинок, превосходящий их толщиной.
Они кружили, стараясь достать друг дружку остро отточенной сталью. Длинный меч давал преимущество степняку, а ловкость и молодость – Никите.
В конце концов именно скорость и решила дело. Татарин замешкался совсем чуть-чуть, поскользнувшись на ледяной корочке. Течем, зажатым в левой руке, Никита полоснул его по запястью, а второй клинок вогнал между пластинами куяка.
Воин булькнул, плюнул кровью и рухнул ничком.
Никита едва успел выдернуть оружие и отскочить.
Все.
Конец.
Он победил.
Серое небо, затянутое тучами, вдруг почернело, придвинулось, а потом снег толкнул в щеку, оцарапав кожу колючими иголочками.
Желтень 6815 года от Сотворения мира
Тверское княжество, Русь
Ледяное прикосновение отрезвило.
Захотелось взвыть, задрав голову к небу. Но вместо этого Никита ударил кулаками в промерзшую землю – раз, другой, третий!
Течи тоненько зазвенели, жалуясь на несправедливость. Ну скажите на милость, разве можно с добрым оружием так обходиться. Хорошо, что клинки на совесть выкованы.
Парень медленно поднялся на четвереньки, а после на колени. Положил кинжалы перед собой. Перекрестился:
– Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Горазда и всех православных христиан, и прости им вся согрешения вольная и невольная, и даруй им Царствие Небесное…
Еще раз перекрестился. Поклонился, касаясь лбом снега.
– За что? – прошептал Никита, вставая на ноги. – Какой ветер лихой принес татарву поганую?
Ему ответил лишь легкий посвист ветра в верхушках елей.
Вот что такое одиночество.
Как перст.
Не замычит больше никогда Пеструха, не ткнется теплым бархатистым носом в плечо.
Не залает Кудлай, не завиляет лохматым хвостом, встречая его после утренней пробежки или похода в лес за бортями.
Не выйдет из землянки по-стариковски кряхтящий и жалующийся на непогоду Горазд, которому в схватке мог бы позавидовать любой молодой дружинник окрестных князей. Не пожурит он, обычно скупой на похвалу, нерадивого ученика. Не присядет больше зимним вечером на медвежью шкуру у огня, чтобы поведать о далекой земле Чинь, о тамошних монахах, об обычаях чужедальнего народа, о древнем мудреце с чудны́м именем и никогда больше не напомнит его глубокомысленных изречений.
Похоронить бы по христианскому обычаю…
Со стоном пошевелился юноша-татарин.
Злость, угасшая было в душе Никиты, всколыхнулась с новой силой. Он подскочил к степняку, ударом ноги под ребра перевернул навзничь. Острия теча – и когда только успел подхватить? – уперлось монголу в кадык.
– Говори, собака басурманская, зачем учителя моего убивал?!
Мальчишка выпучил глаза. Смуглая его кожа посерела.
– Ну! Говори! – Никита совсем легонько надавил на кинжал.
– Я… не… убивал… – прохрипел татарин.
– Да? А кто? Врешь, собака!
– Клянусь… не… убивал…
– Врешь! – Парень сдерживался изо всех сил, чтобы не напоить клинок вражеской кровью. – Врешь, гадюка подколодная…
Ознакомительная версия.
