— Боюсь, я не смогу дать вам сдачу, уважаемый, — угрюмо пробормотал духанщик, с тоскою поглядывающий, как Троцкий убирает в карман его несостоявшуюся прибыль. Мгновением позже, что–то обдумав, он достал из–под стойки глиняный кувшин, налил в высокий резной бокал вино и, улыбаясь, протянул его Троцкому:
— Вы пейте вино, господин, а как выпьете, мой сынок — Дзоба, вас до дома Самсона отведет, а по дороге вы ассигнацию в лавке Анзора разменять сможете. И вам хорошо будет и мне.
Спустя полчаса Троцкий, сопровождаемый сыном духанщика, подошел к одному из деревянных домов, расположившихся на окраине села.
— Дядя Самсон! К вам гость пришел! — изо всех сил проорал мальчонка, перегибаясь через ограду из булыжников. Учитывая, что на звук голоса из–за дома серой тенью выскользнул громадный пес, совсем нелишняя предосторожность. Дождавшись, когда на крытой веранде скрипнет дверь, юный проводник убежал.
Из недр дома на крыльцо, придерживая одной рукой круглую войлочную шапку, выкатился невысокий круглый человечек средних лет, одетый в старый, но добротный кафтан. Оглядевшись по сторонам, человек выдохнул столб дыма из короткой вересковой трубки и вопросительно посмотрел на Троцкого.
— Мне нужен Самсон Гогечиладзе! — опасливо косясь на собаку, крикнул Троцкий.
— Самсон Гогечиладзе – это я, — буркнул мужчина, спускаясь с крыльца. – Чиво хател, э? Я тэбя нэ знаю.
Не желая надрывать горло и, в тоже время не испытывая желания самовольно заходить за ограду, Троцкий вынул из кармана монетку, полученную от Туташхиа. Зажав ее между указательным и большим пальцами, показал хозяину дома.
Близоруко прищурившись, мужчина подошел к ограде, внимательно рассмотрел монету, перевел взгляд на Троцкого и произнес ворчливым тоном:
— Знак у тэбя ест — значыт ти свой, но я тэбя нэ знаю и раньше нэ видэл. Чего надо, скажи?
— Меня Львом зовут, — внутренне ожидая, что, несмотря на условный знак, хозяин вытурит его взашей, натянуто улыбнулся Троцкий. — Меня Дато Туташхиа прислал, сказал, что я могу у вас денек–другой пожить.
Услышав имя абрека, Гогечиладзе расцвел в улыбке, быстро сменяя кривыми ножками, подбежал к собаке и утащил ее куда–то вглубь двора. Через пару минут он вернулся к ограде и с легким поклоном распахнул перед Троцким калитку в высоких воротах:
— Коль ти от Дато батоно, прахады, нэ стэсняйса, гостэм будишь. Друзья Датико — мои друзья. Давай, захады скорей. Сичас угощение гатовить начнём, а пока оно гатовится, ми с табой вина будем пить, с–а–а–всэм немножко пить будем. А ти мнэ расскажишь, как там Дато пажывает…
Самсон подхватил Троцкого под локоть и провел его на веранду. Усадив гостя на круглый табурет, хозяин приоткрыл дверь в дом, отдавая распоряжения домашним, произнес несколько гортанных фраз, а после и сам скрылся в доме. Через несколько минут, натужно пыхтя и что–то бормоча под нос, он вернулся на веранду, волоча низкий прямоугольный стол. Поставив его перед гостем, Гогечиладзе утер пот и снова скрылся в доме. Вскоре на столе, в окружении деревянных мисок с зеленью и бастурмой, уже стоял пузатый полуведерный* (6.1 литра) глиняный кувшин с вином. Сняв со стены веранды желто–молочный костяной рог, оправленный в почерневшее от времени серебро, Самсон с подозрением оглядел его, зачем–то несколько раз дунул внутрь, вернул на место и, недовольно покачав головой, в очередной раз ушел в дом. Вернувшись на крыльцо, он со стуком поставил на стол глиняный стаканы, окинул взглядом натюрморт, выясняя, достаточно ли закусок для того, чтобы скоротать время до ужина, а после устало плюхнулся на свободный табурет, словно удрученный тем фактом, что стол уже накрыт.
Через несколько секунд хозяин вышел из прострации, с досадой хлопнул себя по лбу, разлил вино по стаканам и, скороговоркой произнеся по–грузински непонятную гостю здравицу, в два глотка выпил содержимое своего стакана. Благодушно крякнув, Самсон отломил половину лепешки и, водрузив на нее бастурму и зелень, протянул угощение Троцкому. Приняв лепешку, Лев благодарно кивнул, отпил из своего стакана и, стараясь не ляпнуть чего–нибудь лишнего, начал неторопливый рассказ о событиях сегодняшнего утра.
Слушая гостя, хозяин восхищенно цокал языком, хлопал в ладоши, в общем, всячески выражал свое восхищение действиями и гостя, и своего старого друга.
— Ай, маладэц! Ти и в самом дэле Лэв! — Гогечиладзе всплеснул руками в очередном приступе восторга. — Одын, бэз оружья и на траих абрагов бросилса! И как нэ забаялса?!
Троцкий в свою очередь вежливо улыбнулся и развел руками, мол, вот я такой, по–прежнему скромно умолчав, что будь его воля, скрылся бы от водопада тихой сапой, а весь подвиг, по сути, досадная череда нелепых случайностей.
Спустя полкувшина и десяток тостов, две женщины в длинных серых домотканых платьях, по самые брови укутанные в черные, с блеклым орнаментом, платки, вынесли на веранду деревянные чашки с огненно–красным чанахи, кукурузной кашей и еще каким–то, незнакомым Троцкому, мясным блюдом. Не проронив ни слова, женщины расставили угощение на столе и скрылись в доме.
Ужин затянулся до позднего вечера. Гостеприимный хозяин еще дважды приносил кувшины с вином, правда, уже не такие огромные, как первый, открывавший застолье. Под вино и аппетитную домашнюю снедь тянулись неспешные разговоры о житье–бытье. Троцкий, осоловев от выпитого, неожиданно для себя поведал Гогечиладзе о своем знакомстве с анархистами, посетовав, что теперь из–за этого необдуманного приятельства он вынужден скрываться от властей. Вторая половинка сознания полупьяно удивилась таким подробностям о самом себе, но, придавленная страхом выболтать непонятно откуда взявшиеся размышления об учительских буднях, примолкла, залитая очередным глотком вина.
Самсон, в свою очередь, тоже выказал недовольство новомодным (слава Богу, что поглощенный своим рассказом хозяин не заметил, как при определении «новомодный» удивленно взмыли вверх брови гостя) политическим течением и рассказал историю о том, как Туташхиа с год назад тоже общался с анархистами. Поддавшись на уговоры «революционеров», абрек пошел грабить ростовщика Каxабери Зурабиани, что в селе Кикети живет, и какая из этого ограбления паршивая история вышла.
После того, как Туташхиа без стрельбы, на одном авторитете, получил от Зурабиани деньги, анархисты, клятвенно заверив Датико, что все средства пойдут на святое дело борьбы за свободу, забрали всю добычу себе. Обещания своего они не сдержали и деньги впоследствии пропили и прогуляли, а главарь их Котэ Чинчариули еще и имел глупость в ресторации рассказывать собутыльникам о том, как ловко он провел Туташхиа. Впрочем, для главаря банды анархистов бравада закончилась плачевно. Через полгода после этих событий Котэ случайно повстречался с Дато подле села Тонети. Теперь у анархистов другой атаман, а с Туташхиа они больше не общаются. Не каждому понравится, как за какую–то мелочь в пять тысяч рублей тебя сначала прилюдно выпорют на площади нагайкой, а потом все равно пристрелят. Хотя с другой стороны оно и правильно — кому нужен опозоренный главарь?
