— Позорище! — кричал, бывало, папенька. — Дочь графа Воронцова на глазах у всех сымает панталоны на столе среди объедков! Это какого же бесстыдству надо набраться?!
— Врут, — отвечала Мария, не моргнув. — Я на стол уже без панталон взобралась.
Папенька хватался по привычке за розги, но тут на защиту дочери вставала маменька.
— Уйди! А то и тебе достанется! — гремел громом Воронцов-старший.
Маменька выпячивала приличных размеров грудь и сверкала накрашенными глазами.
— Да как у тебя рука поднялась?! Да где это видано, чтобы хлестать родную дочь по нежным ягодицам?! Потом денег не наберёшься пластику делать!
— А вот на это денег не жалко?! — папенька тряс рукой с зажатыми в ладони розовыми шёлковыми панталонами дочери. Их прислали курьером в гламурной коробочке от какого-то саксонского лорда. На визитке в коробочке было начертано: «Дорогая Мария! Вы забыли это вчера на моём письменном столе в кабинете. Они так благоухали, что я не спал всю ночь, думая о вас. Надеюсь на скорую встречу! Лорд Джейкобс».
— Хм, — маменька подносила монокль, чтобы лучше рассмотреть бельё. — Маша, с каких пор ты носишь панталоны дороже, чем у меня?! А что за лорд? Он старый?.. Богатый?
— Пошли вон, дуры! — наливался кровью от гнева папенька. — Месяц чтобы из дому носа не показывали!
Через месяц, однако, Маша бросалась в очередной омут. Папенька, не выдержав такого поведения дочуры, решил отправить её назад, естественно, вместе с маменькой.
— Распадлючились, вы, здесь, — хмуро говорил он, поднося очередную рюмку водки ко рту. — Мне уж граф Толстой депешу прислал со своим недовольством в отношении вас. С первой же оказией отправитесь домой!
Маменька перечить уже не смогла — в таком состоянии граф Воронцов мог и её отхлестать розгами по ягодицам. Пришлось собираться, но Маша решила на прощание гульнуть по полной. Да и повод уже был.
Молодой граф проследил за сестрой и увидел, как её сажают в подъехавшую карету. Он бросился на выручку сестре, но был оглушён. Его с Машей связали и поместили в какой-то вонючий сарай, но потом быстро погрузили на корабль.
Корабль шёл дня три. Всё это время с пленниками не разговаривали, только носили воду и пресные лепёшки. Маша морщилась, кричала и грозила, но пользы от этого было никакой. Хорошо ещё ведро дали, чтобы справлять нужду.
В последний день их мореплавания в трюм спустился человек и накинул им на головы чёрные мешки. Потом спустился ещё кто-то и приказал молодому графу написать письмо своему отцу. Граф поначалу артачился, но после угроз сексуальных бесчинств над сестрой, сдался. Хотя, как ему показалось, Мария Андреевна была не прочь попробовать то, чем грозились.
После их доставили на остров. Мешковина сбилась с головы графа, и он сумел разглядеть невысокие фортификационные сооружения.
— Я уже говорил, что матросы в лодке упоминали некие мины под водой, но как они выглядят — я не знаю. Правда…
Граф на секунду замолчал, будто что-то вспоминая, но потом, сморщившись, продолжил:
— Нас с Машей держали в каком-то сыром и холодном подвале недели две, и только последние два дня выводили на воздух погулять. Минут на десять, не более. Тропинка шла в густых зарослях, но я сумел увидеть меж деревьев на рейде пять больших черных кораблей. Паруса забраны…
— Не разглядели их вооружение? — живо заинтересовался Глазьев.
— Нет, сударь. Они стояли от берега милях в пяти, но даже на таком расстоянии выглядели внушительно и грозно.
— И как же вы сбежали с острова? — усмехнулся Величинский.
— А кто вам сказал, что мы сбежали, сударь?! — возмутился Воронцов. — Нас с сестрой просто погрузили на лодку и оставили в море без пищи и воды. Нас случайно заметили с пиратского фрегата. На наше спасение капитан фрегата был русичем.
— Фрегата?! — удивился Глазьев.
— Да, сударь. Такой, на вид, очень пожилой, но дюже вёрткий и грозный мужчина. Он запер нас в каюте и сказал Маше, что если она хоть пикнет, то он отрежет ей язык. А если и тогда не угомонится, то сбросит в море к акулам. Его угрозы урезонили сестру. Нас привезли на этот остров и сдали на поруки господину Арсеньеву.
Фёдор Аркадьевич ещё хотел задать несколько вопросов, но к нему подбежал вахтенный матрос.
— Господин старший майор, вас там спрашивают с берега…
На пирсе Глазьева ожидали двое. Алехандро гордо смотрел на «Императрицу Анну», сжимая на боку палаш, а рядом с ним стоял невысокий человек, явно принадлежавший по виду к пиратской «элите» — под добротным камзолом виднелось небольшое жабо дорогой шёлковой рубахи, а на ногах не матросские ботфорты, а настоящие сапоги из толстой и мягкой кожи. Оружие тоже было под стать — два изящных пистолета ручной работы и турецкая сабля.
— Позвольте представиться, — незнакомец приподнял нал головой шляпу с коротким пером, — Пётр Соболев — капитан фрегата «Дерзкий».
— Это вы подобрали в море графа Воронцова и его сестру? — спросил Глазьев, рассматривая необычного капитана и вспоминая слова молодого графа.
— Да. Это моя команда нашла в море двух молодых людей.
Алехандро за спиной этого пирата делал Глазьеву какие-то знаки, но Фёдор Аркадьевич не понимал его жестов. Старший майор попытался сформулировать вопрос, требующий, по его мнению, подробного ответа:
— А не подскажете?..
— Вы, мастер, — тут же перебил его капитан, — видимо, хотите узнать, что делал мой фрегат в тех водах. Так вот… Вы ещё молоды, и многого не понимаете в силу своей молодости, хоть и носите звезду Мастера Войны. Вы знакомы со старцем Епифанием?
— Не имел чести, — признался Глазьев, удивленный словами капитана.
— Это был первый Мастер Войны на Руси. Сейчас он уже не в тех силах и возрасте, но обладает первозданным искусством настоящего Мастера. И свои навыки и умения он когда-то передавал мне, и ещё нескольким людям, возжелавшим присоединиться к воинству Мастеров…
Пётр Соболев замолчал, о чём-то напряженно раздумывая. Потом взглянул на подглядывающих за беседой Воронцова с Величинским. Молодые люди с любопытством разглядывали его в ответ.
— Мастер Войны стоит на страже реликвии — книги Первозданного Света. Без неё мы теряем силу, и не можем собраться вместе, — тихо сказал Соболев, будто опасался, что его слова услышит тот, кому не надобно. — Я искал остров, где спрятана украденная реликвия. Вместо острова нам попались двое молодых людей, брошенных погибать в море. Кто похитил книгу, тот явно знал об её свойствах. А вот тот гардемарин, — Пётр кивнул на Величинского, — знает, как выглядит книга, и как её прочитать.
— Как это вы смогли рассмотреть?! — удивлению Глазьева не было предела.
— Наставником этого гардемарина был Епифаний. Старец учил мальчика читать руны, начертанные в книге. Епифаний не вечен, хоть и, кажется, что он бессмертен.
— Странный выбор, — усмехнулся старший майор. — Гардемарин не производит впечатление… Пьёт, скандалит, высокомерен.
— Это напускное, — поморщился Соболев. — Молодой человек большого ума. Чтобы суметь прочитать руны Первозданного Света нужен сверхъестественный разум. И вот что, Мастер… Мой фрегат пойдёт с вами, и часть команды я передам под ваше командование. Скажите об этом командору Поворову.
Сашка Котов был родом из глухой глубинки. Он слышал о сражениях только от древних стариков и из книг, которые иногда читал ему отец. Долгими зимними вечерами Сашка вместе с братьями и сестрами, лежа на печи и свесив головы, слушали отрывки из мифов и былин о могучих богатырях, стоявших на защите Руси от ворогов.
В тех былинах враги нападали на Русь с огнём и мечом. Враги были беспощадны и жестоки, как мошкара, облепляющая молодое Сашкино тело в поисках свежей крови.
— Сашок, да ты растёшь настоящим богатырем! — говорили сельчане, завидев широкие плечи и здоровые кулаки будущего боцмана. И Сашка верил им.
В деревне было всё просто. Народ трудился в поле, и продавал излишки государству. Богато не жили, но и не голодали. Во дворе у каждого была живность, и девки ходили гулять с парнями за околицу. Устраивали праздники, народные гуляния, да и жили сообща. Парни отдавали долг государству, проходя срочную службу, а на заморские изыски смотрели не то, чтобы с отвращением, но и не возводили в ранг божества.
