этот козёл и тоже вскакивает из-за стола, — Да я тебя!
— Что ты меня? Посадишь? Давай, сажай! Только за что? Состава преступления нет, как и заявления от потерпевших. Сейчас уже не то время. Совсем не то. Так что максимум что ты можешь это впаять мне 15 суток за хулиганство. Максимум. Так что, вот деньги. А я пошёл.
Сцена получается ну чисто «Ревизор». После моей отповеди этот придурок сидит открыв рот а два других следователя молча смотрят на меня даже не пытаясь помешать или влезть в разговор.
Уже возле двери я оборачиваюсь и говорю Фёдорову:
— Олег Петрович, я своего мнения не менял и не менять не собираюсь. Помимо всего прочего, вам нужно обратить внимание на окружение тех состоятельных людей, которые, как выразился ваш коллега, добропорядочные, но слабые и любят играть. Большие выигрыши всегда оставляют следы. Кто-то кому-то рассказал, пожаловался, кто-то как те же шоферы или кухарки, услышал и передал кому следует. Раз уж вы не хотите ловить на живца, что проще и быстрее, то идите по этому пути. И зря вы связались с этим Белогорским. Он просто дурак. И что хуже всего дурак идейный и почти наверняка инициативный. Был бы он бабой, я бы решил что свою должность через постель получил. Потому что мне совершенно не верится, что такие вот пустоголовые могут и вправду заниматься хоть чем-то кроме взимания платы за общественный туалет.
— Спасибо, товарищ Евстигнеев, — отвечает Фёдоров безэмоциональным голосом, — я подумаю.
— Всего доброго, — прощаюсь я и выхожу на улицу.
* * *
Выйдя из прокуратуры, я первое время просто шагаю по ночной улице, давая остыть бурлящим внутри эмоциям. Воспетая ещё Чеховым дурь «унтеров Пришибеевых», найдёт себе место во все эпохи, и может проявиться в самый неудобный момент.
В голову приходит крамольная мысль, уж ни здесь ли Антон Павлович подглядел столь яркий характер? Может, дальние предки товарища Белогорского уже тогда изумляли местный люд?
Домик-то чеховский тут недалеко. Я сейчас на улице Кирова, самой длинной в Ялте, по которой туристы и отправляются в паломничество к жилищу великого насмешника над россейскими чудачествами.
Но мне сейчас совсем в другую сторону. Транспорт, после такой насыщенной беседы мне, конечно же, предоставить не удосужились. Добирайся, Евстигнеев, как хочешь. А то, что мы на тебя убийц-рецидивистов навели, это уже не наши проблемы.
Однако всё, что во мне кипело ещё полчаса назад, сейчас больше напоминает стариковское бурчание. Вскоре и оно тает под очарованием тёплой ялтинской ночи.
Время на часах половина третьего. В эту пору все запоздалые гуляки вернулись по домам, а даже самые трудолюбивые пчёлы дремлют в своих постелях. В воздухе висит запах сирени. Она свешивается пышными соцветиями из-за каждого забора. Белая, разлапистая «Гусевская», тёмно-бордовая «Огни Москвы» и ещё десятки разных сортов, которым я не знаю названия.
Тишина вокруг стоит невероятная. Мои шаги разносятся по пустым переулкам, так словно их слышно на весь город. От этого становится даже неудобно, словно закашлялся в оперном театре, поэтому я стараюсь меньше шаркать ногами и ступаю почти бесшумно.
Наверно поэтому мне и удаётся услышать тихий звук, словно где-то в переулке мяучит котёнок. Тихо так. Жалобно.
Стоял бы сейчас день, с его троллейбусами, толпой и шумом — ни за что бы не услышал.
Мяучит он и мяучит. Нет бы пройти мимо. В любом случае брать к себе я его не собираюсь. Меня с котёнком элементарно в гостиницу не пустят. Молока, там, или сосисок, или чем там полагается задабривать грустных котят, тоже при себе не имеется. Так что искать его в темноте крымской ночи нет совершенно никакого смысла.
С этими мыслями я останавливаюсь и сворачиваю в переулок в поисках источника звука. И совсем скоро нахожу.
На истёртых ступеньках аптеки, построенной, наверное, лет сто назад, сидит девушка. Тоненькая, темноволосая, совсем юная. Обхватила руками коленки и всхлипывает.
Одета в тонкое летнее платье, больше похожее на домашний халатик. А, может, халатик и есть. Только странно, что она в нём по улицам разгуливает.
— Доброй ночи, — говорю первое, что приходит в голову. Ведь хуже выныривающих из темноты незнакомцев могут быть такие же незнакомцы, только ещё и молчаливые. — Заблудились?
— Из дома сбежала, — она решительно шмыгает носом.
— А что так? — удивляюсь.
— Потому что Васька приехал, — объясняет она.
Есть у писателей одна скверная черта. Любопытство. Сколько поговорок про это придумал народ, начиная с Варвары и её носа. Но уйти, не выслушав историю этой девушки, которая в одном халатике плачет в темноте, это выше моих сил. Это, можно сказать, профессиональный риск.
— Кто такой Васька? — спрашиваю, присаживаясь рядом с ней на ступеньку.
— Жених мой, — выпаливает она возмущённо, — точнее, это он считает, что жених!
— А зовут тебя как? — спрашиваю.
— Меня Настя, — говорит она чуть с опаской, словно до неё только что доходит, что она откровенничает с совершенно посторонним человеком.
— А меня Федя! — широко улыбаюсь ей, показывая, что я добрый и дружелюбный, — И как же так вышло, что он себя считает женихом, а ты его — нет?
— Они с Серёгой дружат, с братом моим. — рассказывает Настя, с той откровенностью, с какой делятся обычно своими жизненными невзгодами с людьми, которых никогда больше не увидишь, например, с попутчиками в поезде. — Они с пятого класса не разлей вода. Брат старше на три года, и Васька тоже. Он с детства твердил «женюсь, да женюсь». Я думала, он шутит, а он серьёзно. С армии пришёл и мне предложение сделал. А я сдуру посмеялась тогда, мол «хорош жених, ни кола, ни двора». Да не хотела я замуж! Учиться хотела, в институт поступать! А он психанул и на Север уехал… На свадьбу зарабатывать…
— А теперь вернулся? — догадываюсь я.
— Угу, — девушка всхлипывает, — говорит, что на работе его ценят, и квартиру дают, а если
