— Карбунку освободишь, поговорим. Ты же сам в бронепоездах ни уха, ни рыла, а освободишь парня — он тебе поезд в лучшем виде подготовит.
— Это точно, — не стал я спорить.
— Все у тебя?
Начдив отключился, а я, пока «двести четвертая» не прекратила связь, спросил:
— Солнышко, а кто там про мою невесту болтал?
— Владимир Иванович, я же подписку давала, — возмутилась барышня.
— А ты имена и фамилии не называй, — посоветовал я. — Ты мне лишь намекни — дескать, наш начальник, очень большой начальник, сказал начальнику поменьше, и откуда узнал.
— Владимир Иванович, нельзя по телефону…
— Ничего, я тебе разрешаю. Или мне к тебе в гости зайти?
— У меня дома муж есть, — кокетливо отозвалась барышня.
— Тогда придется тебя в гости звать.
Я-то решил, что номер «двести четыре» все поймет правильно, испугается — среди телефонисток дурочек не держали, а эта поинтересовалась:
— А куда подойти? В чека или к вам домой? Только у меня дежурство до двенадцати.
— Куда удобнее, туда и подходите, — устало буркнул я. — А меня теперь с особым отелом дивизии соедините. Только я номер не помню.
Ладно, хрен с ним, неважно, кто про невесту болтает. В конце концов, не велик секрет. Вон и Аня Спешилова знает, да и прочие бойцы, кто со мной в Москву ездил.
— Соединяю.
Увы, Мошинского на месте не оказалось, а его заместитель самостоятельно вопрос решить не мог. Обещал, что как только начальник появится, немедленно перезвонит. И пожелание отдать задержанного Карбунку в губчека тоже передаст.
Да, а Карбунка — это имя или фамилия?
Мысли перешли на разговор с начдивом. Жалко Терентьева. Будь я пьющим, самое время открыть бутылку и выпить грамм пятьдесят за упокой бывшего подполковника и красного командира. И чего это на него накатило? Может, останься Витька Спешилов в бригаде, то комбриг бы остался жив? Накатило, пошел поговорить с комиссаром, и все прошло. Может и так. Впрочем, что толку гадать. О причинах теперь уже никто не узнает.
Пока думал, в дверь застучали. Дежурный засунул голову в дверной проем:
— Товарищ начальник, там этот пришел, как его… Этот… радист.
— Запускай.
Сегодня радист был бледен, и хмур. Из глаз исчезла легкая насмешка, бывшая в них в прошлый раз.
— Можно закурить? — поинтересовался Новак.
Я, мысленно скривившись от слова «можно», кивнул.
Новак, сидел не вразвалку, а как положено в кабинете начальника губчека — на краешке стула.
— Не знаю, с чего и начать, — грустно произнес радист, прикуривая новую папироску от старой.
— А вы начните с начала, — посоветовал я. — Вот, вам удалось отыскать радиостанцию в Петрограде, вы начали передавать радиосообщения…
— Так мне и отыскивать не требовалось, — пожал плечами Новак. — Частоты радиостанции Балтфлота я еще в восемнадцатом году узнал, до интервенции. Потом, когда товарищи подпольную организацию создали, Серафим Корсаков меня спросил — сможешь товарищам в Петроград сведения о передвижениях белых передавать, не забоишься? Я даже обиделся — я же с пятнадцатого года в сочувствующих большевикам состою, чего это забоюсь? Вот начал я через день радиограммы передавать в Петроград. Оттуда на меня уже Разведупр вышел — он на других частотах, чем штаб. Потом, когда наши Архангельск освободили, мне с Разведупра радиограмма — продолжай передавать сведения, но о передвижении РККА. Я сам в удивлении — зачем, мол, если они наши? А мне ответ — дескать, товарищ Троцкий сомневается, не обманывают ли его? А то отрапортует Архангельск о том, что бригаду отправил, а на самом-то деле один батальон пошлет. Товарищ Троцкий хочет правду знать, а мы с вами, вроде как красные контролеры в войсках. Тут я и подумал — и впрямь, могут товарища Троцкого обмануть, а ему надобно все знать, чтобы из первых рук. И мне товарищ Стацкевич из Разведупра радиотелеграмму отбил — мол, товарищ Новак Павел Августович является сотрудником Разведывательного управления РККА. Но все это держать в тайне. И ни чекистам, ни капитану о том не говорить.
Новак замолк, потянувшись за очередной папироской. Руки тряслись, но гость сумел-таки закурить.
Я не мешал парню выговориться, восхитившись работе этого Стацкевича. Как же изящно «развел» радиста и начал получать сведения.
Стецкевич. Хм. Опять поляк? Да сколько же вас тут…
— А почему он сообщил вам свою фамилию? — спросил я.
— Так я попросил. Сказал, что так неправильно будет. Он мою фамилию знает, а его нет. А я должен знать, кому радиосообщения отправлять, пусть это и псевдоним. Он и сказал — Стецкевич. Не псевдоним, фамилия настоящая. Мол, доверяет мне. А он сам польский коммунист.
— А с чего вы решили открыться? — поинтересовался я.
— Задумываться стал, — признался парень. — После того как вы меня отпустили, прикинул: а к чему это товарищу Троцкому знать, сколько подразделений вышло из Архангельска, если ему проще о том в Москве узнать, по прибытию? А еще меня психологические портреты просили передавать. Мол, чтобы товарищ Троцкий знал — кого можно в командиры ставить, а кого нет. Я тоже подумал — нелепо как-то, если от моей характеристики зависит — поставят командиром или нет.
— И на многих отправил? — поинтересовался я.
— На начальника дивизии, на комиссара дивизии, — начал перечислять Новак. Посмотрел на меня, усмехнулся: — И на вас тоже отправлял, товарищ начальник губчека. Стецкевич вами очень интересовался.
— И что вы про меня сообщили?
— Молодой. Решительный. Скромный. Амбициозный.
— Ну, скромный и решительный — это да, а с чего это я амбициозным-то стал? — возмутился я.
— Так я вас лично не знаю, — пожал плечами радист. — Но говорят, что любит начальник губчека, чтобы у него все по струнке ходили. Мол, и губисполком под его дудку пляшет, и начдив. И хочет в Москву попасть, в большие начальники.
— Вот уж чего нет, того нет. И не помню, чтобы кто-то плясал под мою дудку.
Хотел расспросить подробно, кто об этом болтает, но зазвонил телефон. На том конце провода был начальник особого отдела дивизии Петр Мошинский. Подумал — не выставить ли Новака из кабинета, но передумал. Никаких секретов мы с особистом обсуждать не станем.
— Владимир Иванович, слышал, искали меня? — поинтересовался Петя.
— Хочу у тебя Карбунку забрать. Мне, понимаешь ли, нужен он позарез.
— Владимир Иванович, а как я его отдам? Он приговора ждет. И вообще, я бы его к стенке поставил.
— Петр Алексеевич, может, мне твоего начальника попросить? Или Артузова?
— Так чего сразу Артузова-то? — обиделся Мошинский. — Может, и сами договоримся?
— Петя, если тебя надо поуговаривать, так и скажи, начну уговаривать. Но лучше пришли мне Карбунку. Посчитаем, что это наказание такое — передать в распоряжение губчека. Ревтрибунал попросим ему условный срок дать. Года четыре. Нужен он мне.
— Пришлю, — коротко сказал Мошинский и повесил трубку.
Я тоже поставил трубку на рычажки и поймал ехидный взгляд Новака. Мол — а кто тут только что отпирался? Ну да ладно. Секретов Новак не узнал, а коли узнал, то никому не расскажет.
— А почему вы решили сдаться именно мне?
— Так я вначале с Корсаковым поговорил. Я Серафиму жизнью обязан. Он же тогда из-за меня на Мудьюг пошел. А Серафим мне — ступай, дурачина, к Володе Аксенову, ему все расскажешь. Виноват — ответишь по справедливости. А нет, он тебя защитить сможет. Если б я знал, что вы вместе с Корсаковым с Мудьюга бежали, сразу бы все рассказал. И что теперь со мной? Ревтрибунал? А еще — Якимовскую отпустите. Она и на самом деле мне ничего не рассказывала. Я про передвижения эшелонов сам выяснял, у мужиков разных, у красноармейцев. Это ж не тайна. Так что скажете?
— Женщину отпустим, если не в чем не виновата. А вас мы пока задержим. Посидите в камере, все запишете. Может, кроме фамилии Стецкевич еще что вспомните. В Москве с вами встретится человек, ему все расскажете. А там посмотрим.
Лучше бы, разумеется, Новака прямо сейчас в Москву отправить, в объятия Артузова. А смысл? И поезда «Архангельск-Москва» до сих пор нет. Если вначале в Вологду, потом в Москву… Нет, все равно долго. Телеграмму с донесением Артузову отобью, этого пока хватит, а потом Артур еще побеседует с радистом.
