Хватит ли вагонов? Пожалуй, надо прицепить еще два. А ведь мой поезд может и в зону боевых действий попасть. Значит, придется освобождать бойницы, выпрашивать у военных пулеметы — штуки три-четыре (или мало?), патроны. Значит, получается, пять вагонов. Один — технический, там еще и поездная бригада обитает, один штабной, там же поставим радиостанцию, и два жилых. Так, а куда я дизельную электростанцию запихаю и горючее? Горючего мало. Стало быть, надо «подоить» исполком, пусть делятся. Только не пришлось бы за это отдавать Попову свой роллс-ройс, предгубисполкома на него давно зарится. Так уж и быть, сдам в аренду. Пусть пользуется, пока я в отъезде.
Может, парочку «трехдюймовок» не помешает взять? Все-таки, в перспективе придется ехать на фронт. А нет, то ничего страшного.
При мысли о бронепоездах сразу вспомнился личный поезд товарища Троцкого. Монстр на колесах. Пятнадцать бронированных вагонов. Тяжеленный, как стадо китов, из-за чего приходилось иметь два паровоза. В составе бронепоезда кроме жилых вагонов есть секретариат, типография, телеграфная станция, радио, библиотека, гараж и баня. А еще — дизельная электростанция.
Нет, для такого поезда я рылом не вышел, пять вагонов — за глаза и за уши. Впрочем, а чего я голову-то ломаю? Возьму-ка я себе начальника бронепоезда, и пусть у него за все технические и военные вопросы башка болит. Быть такого не может, чтобы у железнодорожников или у Филиппова не было кого-нибудь, имевшего опыт командования.
Я снял телефонную трубку, крутанул рычажок, соединяясь со станцией.
— Коммутатор, двести четвертая, слушаем вас.
— Солнышко, начальника дивизии, пригласите, будьте добры, — попросил я девушку на коммутаторе.
— Сей секунд, Владимир Иванович, — прощебетала «двести четвертая», и что-то защелкало.
Телефонистки меня любят и уважают. Обычно начальство к ним обращается «эй, ты» или «барышня, соедини с чекой», а тут и солнышком обзовут, и на «вы». А что такого? Мне все равно, девушкам приятно.
— Филиппов слушает, — отозвался начдив.
Не помню случая, чтобы начальника восемнадцатой дивизии не оказалось на месте. И, в то же время, если я куда-то ездил, то везде на него натыкался.
— Здравия желаю, товарищ начдив, — поприветствовал я собеседника, в который раз подавив желание назвать его «товарищем генералом». Боюсь, что как-нибудь ляпну, а он обидится. Филиппов же тоже из «бывших».
— Вот, как всегда, — услышал я тяжкий вздох. — О волке речь, так и волк навстречь.
Хм, а что у них стряслось? Интересно.
— Да ну, Иван Филиппович, разве я волк? Я же сама доброта, мягкий и пушистый. Вот, честно отвечу — даже и спрашивать ни о чем не стану, даже никого не пришлю. И всем прямо так и скажу — начдив человек умный, толковый, сам разберется.
— Змей ты, товарищ Аксенов, — буркнул начдив.
— И напрасно вы, Иван Филиппович, ужика обижаете, — хмыкнул я в трубку, стараясь придать интонациям многозначительный вид.
Нет, определенно что-то стряслось, а начдив считает, что я об этом знаю, оттого и звоню. И как бы мне из него информацию выудить?
— Ладно, не буду кота за хвост тянуть, — сказал я уже серьезным тоном. — Иван Филиппович, сам с этим делом разберешься без меня? Москва вызывает, никак не хочется еще лишнее на себя брать. Или без меня никак?
— Да разберемся, конечно, — повеселел начдив. — Ты только моему особисту скажи, чтобы на пустом месте контрреволюцию не шил. Тебя он послушается. И Куприянова успокой. Комиссар бегает, словно ужаленный — ему же слабую воспитательную работу пропишут.
— А сам-то, как считаешь, как дело было? — осторожно поинтересовался я.
— Так что говорить-то? Принял человек лишнее, загрустил, да и застрелился, — вздохнули на том конце провода.
Вот значит как. Застрелился кто-то. Бывает. И этот кто-то из больших воинских начальников. Кажется, начинаю догадываться, кто.
— Странно только, что именно он, — вздохнул и я. — Всегда считал, что уж он-то человек выдержанный, спокойный. Я же даже выпившим его не видел. Ну, почти. Может, спишем на неосторожное обращение с оружием?
— Бывший подполковник, комбриг, да неосторожное обращение? — фыркнул Филиппов. — Да кто поверит? Он ствол в рот засунул, череп вдребезги, мозги по стенам.
Значит, все-таки Терентьев. В восемнадцатой стрелковой дивизии всего-то одна бригада. Есть, правда, еще кавалерийский эскадрон, артдивизион и парочка бронепоездов, не отправленных на запад. Филиппову скоро командовать некем станет. Эх, жаль Терентьева, хороший дядька. А вот то, что застрелился, это плохо. И на репутации дивизии пятно, и пенсию семье платить не станут. Самоубийца у нас приравнен к дезертиру.
— Так все в этой жизни бывает, — философски изрек я. — Сам знаешь, и с опытным бойцом может конфуз выйти. А так, мало ли… Разряжал револьвер, не досмотрел, и все. Хочешь, я сам бумагу составлю, вместе подпишем? Сам подумай, кому это надо, чтобы комбриг Красной армии стрелялся?
— Так слухи пойдут, — недоверчиво сказал Филиппов.
Еще бы не пошли. Кто же такие вещи по телефону обсуждает? Хотя, я сам во всем этом и виноват. Мог бы и подождать, переговорить лично. С другой стороны — а какой смысл?
— Слухи… — хмыкнул я, и обратился к телефонистке: — Солнышко, ты же наш разговор слушаешь, верно?
— Чего? Какое солнышко? — обалдело переспросил начдив.
Я едва сдержался, чтобы не заржать, представив рожу начдива, но сдержался и сказал:
— Это я нашей девушке на линии, а не тебе. Подожди товарищ Филиппов, не вмешивайся.
Вот, не хватало только, чтобы начдив начал девчонке карами небесными угрожать.
Некоторое время трубка молчала, потом телефонистка «двести четвертая» отозвалась:
— Так, в половину уха. Но я никому ничего не скажу. Мы же подписку даем о неразглашении переговоров.
Ага, подписку они дают. Знаем мы эти подписки. Впрочем, какая разница? Болтать о самоубийстве и без этого станут, но потом перестанут. А официальная версия, совсем другое дело.
— Вот и умница, — похвалил я барышню. Вздохнул: — Эх, мне бы такую невесту.
— У вас, товарищ Аксенов, в Москве невеста, — строго заявила мне барышня прямо в ухо, а потом спохватилась: — Ой…
— Ишь, а у него невеста в Москве, оказывается, — заметно повеселевшим голосом произнес начдив.
Твою мать! Оказывается, телефонистки знают все секреты. С другой стороны, а кто бы сомневался? Надо узнать — кто болтает по телефону о невесте начальника чека. Кто же у нас такой осведомленный, а? Расспросим.
— Ладно, Иван Филиппович, если уж я тебе позвонил, подскажи — где мне командира бронепоезда отыскать? У меня бронепоезд есть, а к нему бы еще человека толкового.
— Бронепоезд у него есть, видите ли, — фыркнул начдив, до сих пор не забывший, как я «отжал» у него бронепоезд, да еще и приказ Троцкого не выполнил.
— Да ладно, твой бронепоезд-то, твой, я его на время взял. Верну, вот тебе крест, верну.
— Хорошо, подскажу, только с Мошинским придется договариваться, — подобрел начдив. — Он когда диверсию в депо расследовал, к командиру «Павлина Виноградова» прицепился — мол, почему авиапоезд взорвался, а ваш паровоз целехонек?
А ведь этот бронепоезд я знаю. И с командиром знаком.
— Это не к Карбунке ли?
— К нему. «Павлин» уже под парами стоял, на фронт отправляли, а тут особисты. Карбунка парень горячий, из революционных матросов, двоих чекистов из вагона и выкинул. Теперь под арестом сидит, приговора ждет, а «Павлин Виноградов» на фронт ушел. Так что, Владимир Иванович, договоришься с Мошинским — забирай.
— А пулеметов там, еще чего-нибудь не подкинешь?
— Ну, началось! — возмущенно отозвался начдив. — Ты с меня скоро последние штаны снимешь.
— Так ты, Иван Филиппович, в подштанниках хорошо смотришься. Девки любить больше будут.
Начальник дивизии онемел от изумления. Подозреваю, телефонистка «номер двести четыре», подслушивающая разговор, уже гогочет.
Отмолчавшись, Филиппов пробормотал что-то нехорошее, упомянув три загиба и якорь, словно до революции служил боцманом, а не носил на плечах погоны с двумя просветами и тремя звездочками. Потом нелюбезно сказал:
