— А? — отозвался я.
— Ты что-то сказал, граф? — спросил Василий Яковлевич.
— Я молчу. Так, поперхнулся что-то во сне, — ответил я.
— Во сне? — изумился Мирович. — Тут стреляют, а он спит!
— Крепкий сон у него, — подтвердил велетень.
— Вставай! — приказал Василий Яковлевич и добавил, обращаясь ко всем. — Нам нужно срочно убираться отсюда. Есть еще одна причина, из-за которой стоит поспешить.
— Что еще? — спросил Марагур.
Василий Яковлевич усмехнулся.
— Да то, что полиция задержала тут извозчика одного с двумя трупами в коляске.
— И что? — не унимался велетень.
— Ну что «что»! Извозчик говорит, что какой-то велетень прямо на ходу свернул им головы.
— Ну и что? — опять спросил Клавдий Марагур.
Он словно репетировал ответы полицеймейстерам.
— Memento quod es veletenio,[43] — ответил Мирович. — И сдается мне, что в Кронштадте велетеней не так уж много. Я лично за весь вчерашний день ни одного, кроме тебя, не видел. Так что — в путь, господа! Нам нельзя задерживаться.
Пришлось покинуть палатку. Марагур зажег факелы, и мы отправились прочь от домика Петра Великого и разбитого вокруг лагеря. При свете мы разглядели физиономию Василия Яковлевича. Огромная гематома расползлась с его переносицы на оба глаза.
— Ну и врезал же он вам! — выдохнул некусаный.
— А ты не злорадствуй! — рассердился Василий Яковлевич.
У ближайшего трактира Мирович разбудил спавшего извозчика, тот привел еще двоих, и, рассевшись по коляскам, мы поехали в порт. Василий Яковлевич шествовал в первом экипаже, мы с велетенем — во втором, опухший с некусаным замыкали поезд. Стало совсем светло. В небе не было ни облачка. День обещал быть ясным.
Едва мы отъехали от трактира, как некусаный закричал:
— Эй, Дементьев, а что это с твоим кафтаном?
— Ничего. Что с ним может быть?! — ответил я.
— Поправь воротник! — крикнул некусаный. — Он у тебя вовнутрь завернулся.
— Давай я поправлю. — Марагур повернулся ко мне и схватился за воротник.
Вот черт! Я ж говорил: этому велетеню детей бы нянчить!
— Что за ерунда?! — закричал он. — Дементьев, почему у тебя воротник оторван?!
— Как оторван?! — изумился я.
— Что?! — как бешеный заорал Мирович.
Он на ходу выпрыгнул из коляски и бросился с криком к нам:
— Стой! Стой!
— Тпру! — скомандовал кучер.
Мирович как сумасшедший вцепился в меня.
— Скотина! Скотина! Это был ты!
Его лицо, и без того изуродованное гематомой, исказилось от гнева.
— Что вы, сударь?! Что с вами?! — кричал я.
Он вытащил меня из коляски и, схватив левой рукой за отворот кафтана, правой пытался ударить меня в лицо. Я едва успевал уворачиваться от его кулака. Изумленные велетень, опухший и некусаный прыгали вокруг нас.
— Что, сударь, что такое?! — кричали они.
Слава богу, Мирович выдохнулся, так и не попав ни разу по моей физиономии. Он стоял, тяжело дыша и продолжая держать меня — вернее, держась за меня.
— Что вы, сударь? Вы, что, с ума сошли? — кричал я.
— Он… это… был… он, — задыхаясь, выдал Мирович.
— Что — он? — спросил велетень.
— Он… стрелял… в графа, — выдохнул Василий Яковлевич.
— Как это?! — изумились велетень и опухший с некусаным.
— Да вы что, совершенно спятили?! Как я мог стрелять в графа? — заорал я.
Мирович отдышался и, собравшись с силами, вновь ринулся на меня. Но вмешался велетень. Он левой рукой отстранил от меня размахивавшего кулаками Василия Яковлевича, а правой удерживал меня, словно думал, что и я сейчас кинусь в драку со стариком.
— Да в конце-то концов, что случилось? — воскликнул Марагур.
— Я же говорю, это был граф Дементьев, он стрелял в графа Норда, а потом еще и мне рожу разукрасил! — сообщил Мирович.
— Боже мой, Василий Яковлевич, как могло это быть? — изумился Клавдий.
— Не знаю, как, но это был он! Я догнал его и успел оторвать ему воротник! И я б схватил его, если бы не растяпа-солдат!
— Сударь, да о чем вы?! Я проспал всю ночь как убитый! — возмутился я.
— Сейчас ты будешь не как убитый, а просто убитым! — заверил меня Василий Яковлевич.
— Вы говорите, что оторвали злодею воротник? — спросил Марагур.
— Оторвал, — подтвердил Мирович.
— И у графа оторван воротник, это очень подозрительно, — констатировал велетень. — Но он за всю ночь ни разу не покидал палатку.
Опухший с некусаным подтвердили слова Марагура.
— Видит бог, Василий Яковлевич, граф не покидал палатки.
— Это был он, он! — упрямо твердил Мирович. — Я оторвал ему воротник.
— А где он? — спросил велетень.
— Кто — он? — переспросил Василий Яковлевич.
— Воротник, — уточнил велетень.
Мирович пожал плечами.
— Я его выбросил.
— Выбросили! — воскликнул Клавдий. — Corpus delicti![44]
— Слушай, дружище, ты чего тут раскомандовался?! — взорвался Мирович. — Я говорю, это был он! Он!
Лицо Василия Яковлевича исказилось от ярости, однако в голосе уже не было прежней уверенности. Скорее, он возмущался просто от злости. Я решил, что и мне пора внести свою лепту в доказательство собственного алиби.
— Ага! Я это был! И стрелял в графа из пальца! А потом еще и к вам вернулся, вместо того, чтобы сбежать! — прокричал я.
— Это не мог быть он, — произнес велетень. — Только не понятно, что случилось с его воротником.
— Да, это интересно. Куда делся твой воротник? — поинтересовался опухший.
— Куда делся мой воротник?! — закричал я на опухшего. — Ты, опухшая рожа, еще спрашиваешь!
— А при чем здесь я?! — опешил он.
— При чем?! — продолжал я разыгрывать спектакль. — А кто всю ночь держал меня за воротник?! Ты, небось, и оторвал его во сне!
— Я… — развел руками опухший.
Мирович наконец-то успокоился. Похоже, что он не очень поверил в то, что оторванные воротники — мой и террориста, не более чем совпадение. Но решил на время смириться с этой версией.
— Ладно, поехали, — буркнул он и, стряхнув с себя лапу велетеня, направился к коляске.
Мы расселись по своим местам. Извозчики, очевидно, привыкли к тому, что господа имеют обыкновение ссориться под утро. Они, как ни в чем не бывало, щелкнули кнутами, и мы поехали дальше.
— Ага, вот и вы! — Спелман махал треуголкой. — Добро пожаловать! «Emerald Jane» к вашим услугам!
Мы поднялись на борт флейта.
— Ой, что это с вами?! — радостно закричал англичанин, увидев физиономию Мировича.
Похоже, Спелману любое происшествие доставляло радость.
Мирович отмахнулся.
— Ну, это ж Россия! — развел руками англичанин.
Будто в других странах нельзя в морду получить! Особенно в портовых городах.
— Я мистер Спелман, — представился рыжий толстяк и весело добавил: — Хозяин судна и шкипер. Здесь меня зовут капитаном. Но для друзей я просто Джон. Зовите меня Джоном — и все.
Вдруг послышалось утробное мяуканье, мы обернулись. Возле бакборта[45] стояла парочка, увидев которую, я уже не удивился. Старик-incroyables смотрел на нас ледяными глазами, как обычно улыбался и махал рукой. Мумия делала страшные глаза. У их ног отирался и недовольно мяукал огромный абрикосовый кот.
— А это кто такие? — удивился Мирович.
— А, бродячие комедианты, — объяснил Джон. — Попросились доставить их в Амстердам. Надеются на удачу в Европе. А там полно и не таких циркачей.
Затем Спелман показал на троих мужчин, державшихся каждый сам по себе.
— Вот еще пассажиры, — сообщил англичанин.
— Это одна компания? — спросил Василий Яковлевич.
— Не, они по отдельности путешествуют, — рассказал Спелман. — И еще одна парочка плывет с нами. Очень странная, скажу я вам. Да вот и они.
Джон указал в сторону грот-мачты. Незнакомка невысокого роста стояла спиною к нам возле деревянных клетей с курами, овцами и свиньями. Рядом с нею стоял карапуз, едва достававший ей до пояса, очевидно, ребенок. Женщина обернулась, и я узнал Мадлен, эльфийку канальи Лепо. Карапуз конечно же был не кто иной, как мосье Дюпар. Когда корриган обернулся, мне показалось, что он смотрит на нас одновременно с кормовой и носовой частей корабля.
— Послушайте, мистер Спелман, а такого однорукого мужичонки с двумя бабами нет среди пассажиров? — спросил я.
— Нет, — хохотнул он и добавил: — Просто Джон, господа. Друзья называют меня просто Джоном.
— А здоровенного детины такого, вампира, кстати, нет? — не унимался я.
Я б не удивился, если бы ближе всех к нам стоявший матрос снял свою круглую шляпу и оказался бы полицеймейстером Шварцем.
— Да нет же, нет, — сказал шкипер. — А что, они тоже хотели плыть в Амстердам?
— Не знаю, не знаю, — пожал я плечами.
