время бироновщины. А вот что касается других стран, то вице-канцлер очень даже «за». Вот что мешает России с той же Австрией договор заключить о дружбе, но как-то хитро помощь во время бесконечных войн обозначить? Вроде мысленно мы с вами и все такое. А вот когда уже точно увидим, что Австрия побеждает из последних сил, вот тогда и присоединиться, чтобы к дележке не опоздать. Англо-саксы так постоянно делают, и ничего, никто ни разу их ни в чем не обвинил и ни в чем не упрекнул. Можно же чужие хитрости применять, не размениваясь на парики и вычурные реверансы.
Из этого короткого, но весьма эмоционального разговора я также понял, что мои исконные земли, те, которые должны были остаться моими, невзирая на то, как здесь все сложится – на хрен никому не упали. Россия не будет вступать за герцогство, оно ей не нужно, опять-таки по причинам того, что подобный интерес может быть неправильно истолкован потенциальными «друзьями». Вот только я так не хочу. И тут я полностью поддерживаю Бестужева – Фридриха еще можно остановить, он пока никто, всего лишь король заштатного королевства, у которого амбиции через край хлещут. Вот только как это сделать?
А может ну его? Отобрать у дядюшки герцогство, послать всех на хер и жить в свое удовольствие, не пытаясь ничего менять в мозгах людей, которые накрепко вбили себе в голову, что иноземец лучше во сто крат, просто потому, что иноземец. Самое главное, что этот выверт мозга и в мое время многие поддерживают. А чем лучше-то? Чем, например, тот же Шумарех лучше Тредиаковского? Почему должность библиотекаря при Академии наук с огромными полномочиями вдобавок отдали немцу всех достоинств которого было быстро и качественно закатить скандал? Что в Шумахере есть такого, что заставляет с завидной периодичностью вступаться за него покровителей? Сколько мы по-настоящему ценных ученых из-за этого склочного индивида потеряли, которые не захотели терпеть, и просто уехали, громко хлопнув дверью? А ведь они еще и антирекламу Российской Академии наук дали, я просто уверен в этом, и многие достойные люди вовсе не поехали, невзирая на приглашения. Потому что есть среди тех же немцев достойные, талантливые и очень нужные, есть, кто бы спорил, но не поголовно, так же, как и в Российской империи. Себя-то надо хоть маленько уважать. Например, я вот уже жалею, что не пошел, как обычно, на тот маскарад, где пресловутый лорд Дэшвуд отжег. Может, у меня с головой не все нормально, но я точно не стерпел бы, если бы он передо мной в костюме шведского генерала туда-сюда шастал. В разгар войны со Швецией! Хайпануть решил, сука. И у него получилось, потому что не произошло ровным счетом ничего, никто ему слова против не сказал, все, включая тетку, молча проглотили это намеренное оскорбление, вот он и дома решил развернуться, уверовав в свою вседозволенность.
– Ваше высочество, что-то произошло? У вас такой вид, будто за вами кто-то гонится, – я резко остановился, с удивлением оглядываясь по сторонам. Оказалось, что я умудрился выскочить на улицу во внутренний двор и даже этого не заметил. Тормознул меня Роман Воронцов, который поднимался в это время со скамьи, на которой сидел, с интересом что-то читая.
– Да, призраки мыслей, – я потер лоб. – С вами такое случается, Роман Илларионович?
– Постоянно, – он улыбнулся. – Вот, например, попали мне в руки интереснейшие записки, и я теперь не знаю, что с ними делать. Первым желанием было сжечь, но дюже уж чтиво занятное. Хотя за такое чтение я вполне могу на дыбе оказаться, и прекрасно это осознаю, но все равно читаю. Удивительно, правда?
– Что это? – я сел на ту скамью, с которой вскочил Воронцов и, протянув руку, взял один из листков, лежащих рядом. – «Набожна императрица до суеверности, так что исполняет дотошно все нелегкие и стеснительные обязанности, кои религия ее предписывает, ничем, однако же, не поступаясь из удовольствий самых чувственных, коим поклоняется с неменьшею страстью. Весьма сдержанна скорее по совету министра своего, нежели по собственной склонности. Ревнует сильно к красоте и уму особ царственных, отчего желает зла королеве венгерской, не скрывая этого, а также ревнует к сестре вашей Луизе Ульрике, о красоте которой уже начали слагать песни менестрели. В довершение всего двулична, легкомысленна и слова не держит». Что это такое? – я показал лист Воронцову.
– Это-то… – протянул он. – Это то, чем развлекает себя на досуге новый прусский посол Аксель фон Мардельф. Сам он пока еще не составил своего мнения, только сплетни здесь в Петербурге собирал, посетив с визитами, кажется, каждый дом тех дворян, кои здесь остались, или уже вернулись из Москвы. Я так понимаю, что это пока только наброски, а вот настоящие выводы он сделает уже после того, как покрутится при дворе. Вот это мое любимое, про графиню Румянцеву, что, мол, родилась и воспитывалась она за границей, потому-то резко отличается от всех остальных дам тем, что лучше воспитана и более утончена, а уж как в карты играет, загляденье просто, – он зло усмехнулся, а я пристально посмотрел на него. В отличие от брата, который слыл чуть ли абсолютно неподкупным, про Романа ходило множество весьма неприятных слухов. Но сейчас я не мог сказать, что он производит на меня отрицательное впечатление. Возможно, это происходит потому, что я вот прямо таких откровенных взяточников, как его рисует молва, ни разу не видел воочию. Кажется, именно про него пошла поговорка про широкий карман, или я что-то путаю.
– А можно поинтересоваться, Роман Илларионович, откуда у вас эти записки? Где вы могли их заполучить, чтобы вот так запросто читать, сидя прямо перед дворцом? – записи были сделаны, конечно же, не на русском языке, и степень знания Воронцовым немецкого, если честно, поражала, потому что, делая свои «записки», посол вовсе не стремился к каллиграфическому качеству письма, и я иной раз не мог разобрать написанное.
– История попадания в мои руки этих записей проста и сложна одновременно: мы вчера с господином послом играли полночи в кости. В какой-то момент я уже перестал различать окружающее, да и он был сильно выпимши. Но мне везло, и кости все время падали так, как было нужно. Хотя, не могу исключить тот факт, что у нас просто перед глазами двоилось и мы принимали выпавшие цифры за те, которые хотели видеть. Как бы там
