– Ты знаешь как?
Амансульта кивнула.
Она сумасшедшая, подумал папа.
Дьявол, совершая сделку, лишает партнера разума.
Амансульта тоже попалась на удочку дьявола. Папа невольно перекрестился.
Мир навсегда создан Господом. Мир вечен и неизменен. Мир по праву принадлежит Святой римской церкви. Грех гордыни, в чем бы он ни проявлялся, самый страшный грех. Тысячи и тысячи еретиков, впавших в ересь гордыни, колеблют почву, сами пугаясь этого. Тысячи и тысячи еретиков собираются в зловонных городах, в этих вавилонах ненависти и гордыни, но разве поколебали они устои Святой римской церкви? Ткач ткет ткань, красильщик ее красит, портной шьет, все живое занимается своим делом. Разве можно изменить мир, созданный Господом? Не богохульство ли сама мысль об этом? Она невинна, печально подумал папа, глядя на Амансульту. В том низменном смысле, какое люди вкладывают в это слово, она, наверное, еще невинна. Но она вся в грехе. Она говорит искренне, ее заблуждения чисты, но именно этим она опасна. Ее чистая душа надкушена дьяволом.
Блажен тот, кто обрел мудрость от Бога, и трижды проклят тот, кто понес от дьявола.
Анатема сит! Разве мир со всей совокупностью его прошлого, настоящего и будущего не присутствует в разуме Бога, как если бы он уже давно свершил свое бесконечное развитие? Разве Господь не видит будущее тем же самым способом, что настоящее и прошлое, причем именно так, как будущее когда-либо состоится? Разве он не видит все возможные колебания мира и его вещей – все, что может когда-нибудь реализоваться, и какой выбор может быть сделан? Амансульта с большим торжеством говорит о чудесном даре Торквата предугадывать будущее, но ведь только Господь, а не его слуги, может предугадывать будущее. Ведь если допустить, что Господь может помыслить, будто должны иметь в будущем место все те вещи и события, которые могут и не случиться, то он заблуждается. Даже допускать такое – грех. Такое допущение не только недостойно, оно дерзко. А если предзнание Господа таково, что он, предугадывая будущие события, предполагает, что нечто может одинаково как произойти, так и не произойти, то что же это за предзнание такое, если оно не содержит в себе ничего определенного? Нет, покачал головой понтифик. Бог есть наличность всего сущего, и его предзнание будущего происходит не из-за того, что какое-то событие произойдет в будущем, а именно из того, что все эти события вытекают из его собственной непосредственности. В неистовстве своем блаженный отец Доминик прав в одном: еретики в этом греховном мире жадно плодятся. Конечно, это упущение. Это большое упущение. Еретики всегда заслуживали и всегда должны заслуживать только одного наказания – смерти.
Переат! Да погибнут!
Папа сурово поднял голову.
– Если эпоха варварства, к которой, как ты утверждаешь, мы все еще принадлежим, заканчивается, значит, нам опять предстоят какие-то важные изменения? Это так? Нас опять что-то ждет? И это можно каким-то образом предвидеть?
Папа наклонил голову: «Разрешаю тебе сказать». Ему вдруг показалось, что в светлых глазах Амансульты промелькнул испуг. А если это так, значит, она с головой выдала себя в своей греховности. Но ответ удивил папу. «Нас всех ждут большие войны», – негромко сказала она.
– Ты говоришь о вооруженных паломничествах? – удивился папа. – Ты говоришь о стезе святого креста, или нам грозит что-то другое?
– Я говорю о больших войнах, – пояснила Амансульта. – Я говорю о больших войнах, которые, как правило, завершают любую эпоху как упадка, так и взлета. Такие большие войны, по словам Торквата, в прах повергают самые великие империи и неожиданно возносят на невиданную высоту народы, прежде пребывавшие в ничтожестве. Это долгие войны, – добавила Амансульта. – Они не заканчиваются ни в двадцать, ни в пятьдесят лет.
– Но почему войны? И с кем?
– Этого я не знаю.
Они замолчали.
Хостис хумани генерис.
Папа открыто наложил на Амансульту крест.
Враг рода человеческого никогда не спит. Истинная опасность для христианских душ часто таится вовсе не в пустынях Святой земли, даже не в языческих странах, даже не в растленном проклятом Константинополе, городе отступников и слепцов, истинная опасность чаще всего гнездится в наших собственных сердцах. Эта опасность не в тысяче лье от нас, она внутри нас, она всегда рядом.
Еретики. Их духом заражены многие города.
Тулуза, Нарбонна, Альби, Ним, Безье, Монпелье, Берри.
Разве дерзкая конница сарацинов колеблет истинную веру?
Но вот странно, подумал папа с тревогой. Если дочь барона Теодульфа, богохульника и отступника, впрямь в сговоре с дьяволом, если Амансульте впрямь открылись какие-то нечистые тайны, если она впрямь может услаждать свои пороки, находя все новые и новые, то почему она не прячется трусливо в башнях своего проклятого замка, не страшится глаз великого понтифика, посещает церковные службы и молится Богу, а в случае нужды, как сейчас, стремится увидеть не слабого духом графа Тулузского, потворника еретиков, а самого папу, великого понтифика, апостолика римского, наместника Бога на земле, жестоко и страстно карающего любых отступников от святой веры?
Папа был смущен.
Ничтожны все человеческие дерзновения.
Что есть человек? «Для чего из утробы матери я вышел? Чтобы видеть труды и скорби и чтобы дни мои исчезли в бесславии?» Если такое в отчаянье мог возопить тот, чье зачатие освятил сам Господь, то что могу возопить я, ничтожнейший из ничтожных. Человек по определению зачат в грехе, он сотворен из пыли, из грязи, из пепла, из сырости, с печалью подумал папа. Он сотворен из отвратительного семени, что еще более омерзительно. Восхитительную Амансульту богохульник барон Теодульф зачал в зудящей похоти, в опьянении страсти – зачал для смерти. Откуда же в обыкновенной смертной столько гордыни?
Сравнить Амансульту с обитателями воды – она ничтожна.
Рассмотреть ее на фоне многих воздушных тварей – она ничтожна.
Несмотря на всю свою красоту, дочь барона Теодульфа ничтожнее даже вьючного животного, потому что вьючное животное никогда не покушается на светоч мира, даже в своей тупости, даже в своей закоснелости вьючное животное остается всего лишь вьючным животным. А Амансульта преисполнена гордости, ее точит зловредный бес. Она хочет предугадывать в наивном своем ослеплении ход времени, ход прошлых и будущих эпох, рассуждать о важных вещах и обдумывать другие важные вещи, но она уже не чиста, ее гордыня от дьявола, а от тщетных ее занятий ничего в мире не произойдет, кроме трудностей, скорби и уныния духа. Зачем слаба ее память? Почему она не помнит великих слов? «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость, познать безумие и глупость. И узнал, что и это томление духа, потому что во многой мудрости много печали. И кто умножает познания, тот умножает скорбь».
Ей следует отказаться от тайных книг, извлеченных из подземной мглы, подумал понтифик. Ей следует смирить гордыню. Она желает предугадывать будущее всего мира, но ее собственный путь неясен, не определен. Может, она действительно коснулась некоего тайного знания и не смогла справиться с ним, оттого ее ум расстроен и возбужден? У блаженного отца Доминика есть крошечная обитель, некий уединенный монастырь, или скорее, место для размышлений, где изнемогающий дух может найти опору. Вот там, возможно, смятенный дух Амансульты возвысится и Бог в ней возвеличится, а вера окрепнет. Она торопится пересечь горы, преодолеть пропасти, переправиться через стремнины. Но почему кузнецы плавят руду и куют металл, каменотесы полируют камень, лесорубы срубают деревья, ткачи ткут, гребцы гребут, пахари рассаживают сады и взрыхляют виноградники, каждый занят своим присущим ему делом, а ей надо чего-то несоизмеримо большего? Почему она не помнит откровений?
«И предпринял я большие дела, – напомнил себе папа. – Построил себе домы, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые деревья; сделал себе водоемы для орошения из них рощ, приобрел себе слуг и служанок, много домочадцев было у меня; также крупного и мелкого скота было у меня больше, нежели у всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; собрал себе серебра, и злата, и драгоценностей от всех царей и областей; завел у себя певцов, и певиц, и услаждение сынов человеческих – разные музыкальные орудия. И сделался я великим и богатым больше всех бывших прежде меня в Иерусалиме. И оглянулся на дела свои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их. И вот все суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем».
Род Торкватов проклят, подумал папа. Кровь Торкватов загустела, она отравлена ужасным ядом. Даже самая заблудшая и ничтожная душа в этом мире может надеяться на спасение, но не Амансульта…»
«…подняла голову и сказала:
– Он все понял, Сиф. Я это почувствовала. Великий понтифик ни разу не упомянул вслух имя блаженного отца Доминика, но я почувствовала – он не поверил мне, он был готов спустить на меня псов блаженного Доминика. Он спросил, а как быть с откровением о втором пришествии? Как быть с концом света, как быть со Страшным судом, если, как ты говоришь, одна эпоха бесконечное число раз сменяет другую?
