– Клянусь бедром святой девы, я истинно говорю! – снова взревел за столом барон. – Нет на свете гусей более скверных и грязных, чем жадные и глупые храмовники-тамплиеры. – И обернулся к храмовникам. – Клянусь очами и взглядом Господа, разве не так?
Храмовники, не оборачиваясь, смиренно уставились в общую чашу.
Только один, не поднимая глаз, заметил: «Игни эт ферро… И птица гусь проникнута божественной благодатью…»
Грузный барон уничтожающе захохотал:
– Игнотум пер игноциус!
На этот раз храмовники переглянулись и не стали ссылаться на то, что они многого не понимают. На этот раз они поняли. Любое неизвестное всегда можно объяснить каким-то другим неизвестным – на этот раз храмовники хорошо поняли пьяного барона. Его угроза прозвучала в шумной корчме столь явственно, что даже пьяные сердженты на мгновение оглянулись. Ганелон не видел глаз храмовников, так низко наклонили они головы над своей нищенской общей чашей, но глаза их, наверное, не выглядели смиренными. Это были крепкие паладины, закаленные в битвах на Святой земле, вряд ли они могли походить на агнцев, красиво выбитых на медной пластине, укрепленной над дверями корчмы. Наверное, злые глаза храмовников светились от праведного гнева. Наверное, они уже успели обсудить свое положение. Благодаря шумному и открытому характеру барона они уже знали о том, что этот богохульник страшной клятвой поклялся на кинжале никогда не делить одну харчевню с храмовниками-тамплиерами. А если почему-либо такое случится, он на том же кинжале страшной клятвой поклялся беспощадно и безжалостно выбрасывать храмовников из корчмы, ибо нет на свете существ более грязных и ничтожных, чем грязные и ничтожные монахи ордена тамплиеров.
– Слуги дьявола!
Храмовники смиренно переглянулись.
Они сомневались, удастся ли барону Теодульфу исполнить свой сложный обет, ко всему прочему, вряд ли угодный Богу. Но им не хотелось ввязываться в драку с глупым перепившим бароном и с его глупыми нелепыми оруженосцами.
Тем не менее один не выдержал. «Таскать с собой карлика-язычника, – смиренно, но достаточно громко заметил он, – это все равно что делить ложе с неверными».
Ганелон напрягся, но барон, к счастью, не расслышал сказанного.
– Тоза, милочка! – снова заревел он, сметая обглоданные кости на кедровый лист. – Клянусь всеми святыми, в корчме найдется кому поглодать кости! Тоза, милочка, брось кости тем гусям, что прячутся в темном углу!
– Но гуси не гложут костей, сир.
Испуганная служанка обращалась к барону как к знатному рыцарю.
Такое обращение растрогало барона.
– Ты так хорошо знаешь гусей?
– Я с Джудеккии, сир. Это большой, правда, бедный остров. Там живут рыбаки, а у меня там был домик под дранкой. Я держала гусей прямо в домике, сир. Нижние бревна домиков быстро обрастают плесенью, на острове сыро и часто ветрено, но гусей это не пугает. Я собирала сухой плавник, прибиваемый к берегу морским течением, плавник в очаге, а горячую золу ссыпала в специальный деревянный ящик. На таком ящике приятно сидеть, сир, особенно в долгие зимние вечера. А гуси, они не грызут костей, – совсем осмелела служанка. И спросила: – Не хотите ли попробовать студень из куропаток, сир?
Барон оторопело уставился на служанку.
Он никак не ожидал от нее такого количества слов.
– Ты из Венеции?
– Да, сир.
– И ты держала гусей?
– Да, сир.
Барон внезапно рассвирепел. Он так ударил кулаком по столу, что высоко подпрыгнули чашки.
– Клянусь божьим словом, – взревел он, – твой мерзкий остров, он часть все той же мерзкой Венеции! А Венеция – это каменный саркофаг, это прогнившая невеста Адриатики, это распухшая утопленница, густо пропахшая мертвой тиной! Венеция – это вонючая лягушка, кваканье которой постоянно отдается на Заморском берегу! Это водяная змея, постоянно кусающая Геную и Пизу! Это гнусная морская тварь, постоянно ворующая куски чужих пирогов! – Барон опять ударил кулаком по столу и с гневом уставился на перепуганную служанку своим единственным пылающим глазом. – С чего ты взяла, что гуси не грызут костей?
– У гусей нет зубов, сир.
Грузный багровый барон изумленно уставился на служанку и вдруг загоготал, оборачиваясь то к своим оруженосцам, то к настороженно повернувшимся в его сторону тафурам, то к пьяным серджентам:
– У гусей нет зубов! Вы слышали? Клянусь копьем святого Луки, это умно сказано! Храмовники глупы – это верно. И у них нет зубов – тоже верно.
И завопил:
– Альм!
Один из оруженосцев, привстав, с глубоким вниманием склонил круглую, в кружок по-латински стриженную голову.
– Альм! Немедленно выдай тозе из кошелька четыре денье. Клянусь волосом святого Дионисия, покровителя французов, только такую ничтожную сумму я могу выдать на нужды презренного ордена храмовников. Пусть тоза отнесет эти четыре денье проклятым храмовникам, а самой тозе выдай за ее смелость и за ее умные речи золотой. Она заслужила! – Барон, не оглядываясь, ткнул рукой в сторону храмовников, окаменевших от его чудовищных речей. – Вот увидите, сейчас эти беззубые гуси передерутся из-за четырех денье!
Схватив чашу двумя руками, барон Теодульф сделал из нее гигантский глоток.
Усатый уродец, блестя голой потной головой, тут же с наслаждением повторил жест барона. А ветром приоткрыло окно, и в душную корчму ворвался запах моря, гнилых водорослей, раздавленных раковин, громкое ржание лошадей, перестук копыт, ругань, пение, скрип повозок.
Совсем недавно здесь не было шумно, подумал Ганелон.
Только с солнечных майских дней пустые песчаные берега острова Лидо, как диковинными грибами, начали обрастать богатыми шатрами благородных рыцарей и бедными палатками пеших воинов и тафуров. Каждую неделю с многочисленных судов, постоянно прибывающих к плоским берегам Лидо, сходили пилигримы, принявшие обет святого креста. По узким трапам, ругаясь, сводили на берег всхрипывающих, брыкающихся боевых лошадей. Несли богатое оружие. Снимали с бортов разобранные боевые машины. Венецианцы, побывавшие на острове, с содроганием в голосе пересказывали в городе то, что им удалось увидеть.
А увидеть им удавалось немало, рассказывали они.
Если пройтись между шатров и палаток, можно разглядеть на бьющихся по ветру флажках родовой герб мессира Симона де Монфора, славного графа Монфора и Эпернона. И прихотливый герб сеньора Рено де Монмирая, сына Эрве II де Донэи, правнука Тибо III, графа Шампанского, племянника французского и английского королей.
И герб графа Луи Блуасского и Шартрского.
И герб сеньора Ги де Плесси, брата Эсташа де Конфлана, благородного рыцаря, стяжавшего себе большую славу во многих боях и турнирах.
И герб монсеньора Гуго де Сен-Поля, известного своей силой и добродушием, а заодно особенной непримиримостью к агарянам.
И герб мессира Этьена Першского, покровительствующего известному трубадуру Гаусалю Файдиту.
И герб Бодуэна IX, графа Фландрии и Эно.
И герб его родного брата Анри.
И гербы многих других славных рыцарей, принявших обет святого креста в шампанском замке Экри на реке Эн в ходе приличествующего такому событию рыцарского турнира.
Трепетали под свежим ветерком, налетающим с моря, многие четырехугольные и косые флажки. Прямо на берегу росли пирамиды круглых камней. Говорили, что один такой камень, пущенный с помощью катапульты, может убить до десятка неверных. Престарелый, но крепкий и жизнелюбивый дож Венеции Энрико Дандоло клятвенно обещал обеспечить будущее счастливое предприятие. Услышав о словах дожа, множество пестро раскрашенных судов спешило к рейдам Венеции. Фантастические птицы украшали высокие носы боевых галер, на пузатых бортах нефов алели яркие драконы. Святые паломники из самых разных краев торопились как можно быстрей достигнуть Святой земли. Там гроб Господень. Там пески пропитаны кровью мучеников. Там река, истоки которой находятся где-то в Эдеме.
С мая месяца остров Лидо заполонили вооруженные пилигримы, их оруженосцы и различные ремесленники. Стекались сюда лоскутники со своими потертыми тканями и мятой посудой. Везли мясники птицу и мясо. Над походными горнами днем и ночью поднимался дым – мастера, искусные в механике, собирали боевые машины монгано и требюше, пускающие за один раз тучу стрел. На берегу, на плоских, зеркальных, убитых водой песках, терпеливо упражнялись арбалетчики, выставляя иногда на кон сразу по три монеты. Прогуливались, приглядываясь друг к другу, сердженты, лучники, оруженосцы, монахи нескольких орденов. И бывшие вилланы, оставившие свои бедные деревни. И опытные умелые арбалетчики. И, наконец, чернь, тафуры – всякая приблудная нечисть, вооруженная дубинками и цепями. Ржали лошади. Кричали ослы. Орали торговцы. Прямо у дверей корчмы мочились пьяные. Тут же вспыхивали короткие драки. Но в белых шатрах благородных рыцарей звучал по ночам высокий голос Конона де Бетюна, а иногда пел трувер Ги де Туротта, шатлен замка Куси.
