Ужас, таившийся где-то глубоко, под сердцем, проступает, заполняет душу.
Священник не должен убивать! Даже такой, как я. Простишь ли, Господи? Хотя бы за это?
Поднимаю взгляд. На сером камне — еле заметные буквы, сыпавшиеся, полустертые.
LIBENTIS MERITA
Libentis merita — по заслугам жертвуя. Это ли Твой ответ?
Комментарии Гарсиласио де ла Риверо, римского доктора богословия
Синьор дю Бартас, о котором с такой теплотой повествует автор, на самом деле безграмотный грубиян, ландскнехт, привыкший продавать свою шпагу кому угодно. Кстати, стихи, которые шевалье дю Бартас якобы цитирует, — полнейшая выдумка автора. Во всяком случае, мне ни разу слышать их не доводилось. Насколько мне известно, они вообще не французские, а написаны и изданы где-то в Полонии или Валахии.
История с дуэлью чрезвычайно показательна. Здесь автор сбрасывает привычную маску и предстает в истинном обличье — холодного и расчетливого убийцы. Я почти уверен, что во время поединка отец Гуаира использовал не обычный, а отравленный шип, затем попросту подменив его. Не исключено, что и синьор Гримальди был убит подобным же подлым, обманным образом. Именно так и поступают иезуиты.
О его «раскаянии» и говорить смешно. На следующий день он допрашивал меня с особенным сладострастием. Его обезьянье лицо прямо-таки светилось довольством.
Глава VI
Об откровениях еретиков и мумий, пагубности любострастия, а также о безумном астрологе, возжелавшем не токмо предвидеть, но и исправить Грядущее
Монах-доминиканец: Не будь скаредным, сын мой! Ибо искупить грех — это значит купить.
Илочечонк: Купить? Но что?
Монах-доминиканец: Как что, деревенщина? Ясное дело, индульгенцию! Гляди — вот подпись, а вот и печать. Убийство — двадцать золотых, прелюбодеяние — пятнадцать, грабеж на большой дороге — пять.
Илочечонк: Отец мой! Неужели я стану таким образом безгрешен?
Монах-доминиканец: Вот темнота! Ясное дело, только денежки гони! Заплатишь — и гуляй себе, аки ангел!
Илочечонк: Странно… Но раз так, вот тебе пять золотых.
Монах-доминиканец: Молодец! А вот тебе индульгенция по всей форме с подписью и… Ай! Ты что делаешь?
Илочечонк: Забираю твое золото, поп! Ведь мы с тобой оба на большой дороге!
Действо об Илочечонке, явление шестое
«…Письма же из Амстердама и иных городов Соединенных Провинций, а также из Стокгольма и Виттенберга получал я через негоцианта Джакомо Беллини. Оный же негоциант, как мне достоверно ведомо, будучи по торговым делам в Королевстве Шведском, прельстился Лютеровой ересью и публично отрекся от Святой Католической Церкви. И это может подтвердить брат его, Луиджи, при сем пребывавший. А в доме означенного Джакомо Беллини, что расположен у ворот Святого Себастьяна, хоть и наличествуют Иконы и Распятие, однако же перед ними лампад не возжигают, молитв не творят, но возводят хулу и чинят насмешки, яко же над идолами…»
Писец в черном балахоне склонился над бумагой так низко, словно писал не пером, а носом. Маленькие очки с толстыми стеклышками азартно поблескивали в свете лампы. Я заглянул через плечо и оценил стиль.
— Продолжайте, сьер Гарсиласио!
— Я… Я уже все. Вы обещали!..
— Разве? Боюсь, вы сейчас не в том положении, чтобы ставить условия. Итак, с письмами ясно. А кто был посредником в ваших переговорах с типографом?
* * *
Ипполит Марселино, первым применивший Великую Вегилию, считал, что для раскаяния душегуба и вора достаточно двух бессонных ночей. Еретик начинал видеть Ад после трех. А вот еретик злокозненный, чье тело укрепляет сам Нечистый, уже завладевший проклятой душой, сдается только на пятые сутки — или сходит с ума.
Нечистый не решился заглянуть под низкие своды Санта Мария сопра Минерва. Сьер Гарсиласио де ла Риверо, римский доктор и враг Церкви, начал каяться после третьей ночи.
— Итак, вашим посредником в переговорах с типографом…
— Манасия бен-Иаков! Он! Этот иудей! Он, меняла из Венеции, часто бывает в Риме у своего тестя Аарона бен-Иммера… Это все? Вы же мне обещали! Я не могу! Не могу!
Будильников было уже двое — оба крепкие, плечистые, безмолвные, словно големы. Тут же стояло ведро мутной тибрской воды. Короткие темные волосы парня слиплись, вода текла по лицу, падала на стол.
— Что вы еще можете сказать об этом иудее?
— Он… Он хулит Христа! Он говорит, что Мессия — это не Иисус, а какой-то иудей из Турции по имени… по имени…
Будильники начеку — глаза парня вновь раскрылись. В них было безумие — и странный нездешний отблеск. Отблеск адского пламени.
— Шабтай Цеви. Его зовут Шабтай Цеви! У сьера Манасии есть книга, там об этом написано…
Иудей Манасия бен-Иаков, верящий в Мессию из Турции, был уже седьмым, кого вспомнил сьер Гарсиласио. Пробелы в следственном деле быстро заполнялись. Но что-то меня смущало. Парень видел Ад, но даже сейчас пытался юлить, говорить о мелочах. Будь я просто следователем, желающим вывести на процесс Трибунала лишний десяток врагов Церкви, Вегилия продолжалась бы и дальше. Но мне требовалось иное.
— Теперь о вашем старшем брате, сьер Гарсиласио.
— Нет!
На миг безумие исчезло, глаза сверкнули огнем — живым огнем неубиенной ненависти.
— Мой брат… Мой старший брат никогда не разделял моих взглядов. Слышите! Слышишь, ты, проклятый палач? Он ничего не знал о моей книге, не был знаком…
— Отчего же? — Я забрал у писца знакомую толстую тетрадь, нашел нужную страницу. — Ваш брат всего на два года вас старше, вы вместе учились. Кроме того, вы показали на следствии, что были очень с ним дружны.
Сьер де Риверо прикрыл глаза — всего на миг, на малое мгновение, но мне уже все стало ясно. Он думает. Все еще может думать.
Уж не Сатана ли скрывается в темном углу сырого подземелья? Все-таки четвертые сутки!
— Мой брат… — Тонкие бесцветные губы сжались. — Мой старший брат Диего де ла Риверо — человек глубоко религиозный. Поэтому я не стал делиться с ним…
— Как же так? — усмехнулся я. — Вместе росли, вместе учились!
— Он… Он… Его воспитывал отец. Отец очень любит его, ведь Диего — старший, наследник…
Наши глаза на мгновение встретились, и мне стало не по себе. Мы оба с ним — младшие сыновья, оба выросли и учились в Риме, хотя родились далеко отсюда.
И кто ведает, если бы в Генеральный Коллегиум Общества отдали его, а не меня…
— Итак, вы утверждаете, что религиозные убеждения вашего брата Диего сформировались в семье прежде всего под влиянием отца?
