Порождения войны - Яна Каляева

— Даже если по существу она окажется столь же популистской, как и ленинская? — улыбнулся Михайлов.

— Правда в том, что крестьян много, а земли мало, — ответил Щербатов. — Потому решения, способного удовлетворить всех, не существует. Вопрос стоит так: на какой слой землепашцев делать ставку. Большевики отнимают землю у богатых хозяйств и раздают бедноте; по сути грабят лучших в пользу худших. При помощи дифференцированного земельного налога мы могли бы обратить эту ситуацию. Опереться на крепких хозяев, на соль земли. Такая возможность будет заложена в нашу аграрную программу изначально.

— Вы же понимаете, что отменять сейчас итоги черного передела 1917 года — это политическое самоубийство? — спросил Михайлов. — Крестьяне даже без всяких большевиков взяли землю самозахватом и насмерть встанут против любого, кто попытается ее у них отобрать. Но и оставить им награбленное — преступление против частной собственности.

— Я согласен, что черный передел придется признать, — сказал Щербатов. — Но, в отличие от большевиков, мы станем выплачивать компенсации прежним законным собственникам.

— На какие шиши? — вскинулся Михайлов.

— Ты ж у нас министр финансов, Каин, — усмехнулся Алмазов. — Тебе и изыскивать, как ты изволил выразиться, шиши. Впрочем, это уже вопрос к нашим союзникам. Видит Бог, Россия заплатила за победу в Великой войне более страшную цену, чем все страны Антанты вместе взятые. Нам по справедливости принадлежит доля в контрибуции. А из нее уже можно выделять компенсации тем русским землевладельцам, кто потерял имущество в результате революционных потрясений. Прошу вас, угощайтесь, господа, — Алмазов вспомнил свои обязанности хозяина и разлил по опустевшим рюмкам вишневую наливку из хрустального графина.

— “Боши заплатят за все”, — хмыкнул Михайлов. — Боши-то, конечно, заплатят, вот только кому? Думаете, англичане охотно поделятся с обескровленной Россией этим сладким пирогом?

— Англичане всегда ведут двойную игру, — поморщился Алмазов. — И когда предали царскую фамилию, и сейчас тоже. Покойный Колчак слишком уж им доверял — чтоб не сказать, был их марионеткой, по существу. Нет, вести переговоры следует с французами. Комиссар Реньо — дельный человек. Помимо верности союзническим обязательствам и прочего такого, что не имеет, к сожалению, определяющего значения в наш прагматичный век, у него есть здравое понимание, что если сейчас революцию в России не задушить, эта зараза может перекинуться на Европу. Полагаю, если предъявить Реньо программу, которую он сочтет разумной, со временем средства поступят.

— Вопрос только, кто предъявит эту программу, — сказал Михайлов. — Эсеровская Директория? ЦК партии эсеров уже в открытую противостоит руководству белой армии. С Колчаком или без него, Директория обречена. Ее сметут, это вопрос уже не недель, а дней.

— Я понимаю, многим не терпится радикально решить эсеровский вопрос, — сказал Щербатов. — Эти демагоги и святого из себя выведут. ЦК эсеров не смог договориться с большевиками, превратив единственное заседание всенародно избранного Учредительного собрания в клоунаду. И сейчас таким же образом разваливает белое дело. Но пренебрегать эсеровским движением в целом было бы непростительной ошибкой. Нельзя забывать, что это самая массовая партия, чрезвычайно популярная среди простонародья. Единственная политическая сила, способная составить конкуренцию большевикам.

— Что ж, принцип решения такого рода конфликтов был известен еще римлянам: разделяй и властвуй, — сказал Алмазов. — Что думаешь, Каин?

— Пожалуй, многие эсеры из Директории вполне способны отречься от собственного ЦК, лишь бы сохранить власть, — протянул Михайлов. — Вернее сказать, иллюзию власти. Надо прощупать почву… Потому что вопрос с ЦК надо решать радикально. Парадокс, но ради блага самой же партии эсеров. Выделить козлов отпущения, пока гнев армии не обрушился на всех эсеров без разбору.

Мужчины немного помолчали. Алмазов разлил по рюмкам наливку.

— Все это выглядит, в первом приближении, работающим планом, — задумчиво сказал генерал. — И все же у нас, в отличие от большевиков, нет ясной, простой и понятной народу идеи. Слова “свобода, равенство, братство” могут оказаться сильнее любой самой продуманной стратегии.

Щербатов прикрыл глаза. Сладкая наливка оказалась крепче, чем он думал, а он еще почти не спал трое суток… возможно, последняя рюмка была лишней. Там, в охваченном пожаром революции Петрограде… то ли тифозный бред, то ли предрассветный сон. В глазах женщины, стирающей кровь с лица — кипящая ртуть. Что-то, чего он не мог забыть, но и вспомнить как следует не мог.

— Не в том ли задача государства, чтоб найти каждому человеку его служение? — сказал Щербатов. — Россия измучена хаосом и потрясениями. Она ждет того, кто принесет ей умиротворение. Люди и классы перестанут сражаться за свои интересы, потому что всякий сделается частью общего. И тогда над великой Россией взойдет солнце, под которым каждому будет отведено его место.

— Недурственно, — отметил Михайлов. — На нынешние поэтические настроения юношества вполне ляжет. Да и простонародью должно понравиться. Всяко лучше, чем призывы “за Единую-Неделимую умри, но сдохни”.

— Солнце, под которым каждому будет отведено его место, — повторил Алмазов. — Это то, чего ждали от старого порядка и с чем он не справился. И последнее, что я хотел бы сегодня предложить, господа. Необходимо в ближайшее время поставить вопрос о едином именовании нашей армии. “Белая армия” — слишком уж неофициально. Нет единого названия — нет единой силы. У каждого корпуса свое имя, свой устав, свои обыкновения.

— Отчего бы всем частям нашей армии не принять общее наименование Добровольческой армии? — предложил Щербатов.

— Но армия давно уже не добровольческая, — хихикнул Михайлов. — У нас вовсю идет призыв. Впрочем, в нынешней войне победит тот, кто не всегда станет провозглашать вещи тем, чем они на деле являются.