Стрела в печень - Андрей Готлибович Шопперт

На отливку Царь-колокола пришли поглазеть все, кто… билеты купил. А чего, казна пуста, а нужно кучу хотелок в металл и камень превращать. Сто рублёв с титулованного зрителя. Если ты барон, граф, али тем паче князь или герцог, то быть добр — отдай сто рублёв. Если ты простой дворянин, то пятьдесят рублей вход. Для купцов первой гильдии, тоже сотня, всех следующих пятьдесят, ну и для всяких разночинцев и мещан, коим мест на трибуне хватило по червонцу вход. А для послов дружественных, и не очень, государств вход — конь. Приводишь лошадь или кобылу там и получаешь билетик, не приводишь, аля-улю. Ваши не пляшут. Есть и совсем эксклюзивная опция. Отлито сто медалей из бронзы, что откусили от старого царь-колокола. На аверсе бюст Анхен (нормальный такой бюст), а на реверсе царь-колокол и надпись по кругу: «отлит с моим участием». Медаль выдаётся всем… Всем, кто заплатил ещё сотню. Есть ещё десять медалей золотых с той же надписью и их лично Анна Иоанновна на шею на голубой ленточке вешает. И потом приглашает на бал.

Брехт, когда предложил этот аттракцион невиданной щедрости провести, то вся царская родня на него, как на придурка, смотрела. Типа, да кто же будет какие-то деньги платить, чтобы такую хрень посмотреть. Тем более, что деньги не «какие-то», а ого-го какие.

— Пятьсот рублёв, ты радость моя здоров ли? — даже Анхен не поверила в осуществимость затеи.

Наивные албанские юноши и девушки. А пиар, а технологии двадцать первого века.

Напечатали листовки и расклеили, дали денег глашатаям всяким и кричать заставили, пустили слух, что почти все билеты кончились уже и вот последние распродают. Преображенцам с Семёновцами сказали, что медаль можно носить на мундире на колодке и что при рассмотрении замещения вакансий на следующий чин, обязательно на медаль обратят внимание.

Когда начался ажиотаж и с билетами, и с медалями, то Брехт почти готовый к тому, приказал на монетном дворе отчеканить ещё сто бронзовых медалей и двадцать золотых, так и эти все в драку ушли. А то — здоров ли? Здоровей не видали.

В итоге собрали полмиллиона рублей без малого. Это при бюджете годовом Российской империи за прошлый год в семь с небольшим миллионов рублей. Окупили всю медь, олово и уголь, ещё и останется. Получили десяток очень приличных лошадей. Французский посол только мерина привёл. Сучонок. Ну, смерть его будет страшна. Зря он это. Звали этого мусью, не пожелавшего скинуть парик, Маньян. Чуть ли единственный был при заливке в парике. Даже немецкие всякие и английский посланники, подражая московской моде, парики поснимали, а этот барашком вырядился.

Шетарди, про которого в «Гардемаринах» рассказано, ещё нет, он только через девять лет появится, и именно он будет одним из главных заговорщиков при свержении Анны Леопольдовны. Ну, теперь всё пойдёт быстрее, может и не попасть Шетарди в Россию. Ему приписывают введение у нас моды на шампанское. Скорее всего — правда, так как Брехт этого напитка вообще не видел ещё в стране.

Как там было: «Пелёнки шепелявого заполоскали». Да, все французы картавые. Маньян не исключение.

Вообще с Францией у России уже сейчас натянутые отношения, хоть войны за польское наследство ещё два года ждать. Потому, у этого Маньяна статус не посланника, а поверенного в делах (chargé d’affaires). А начнётся война и вообще нужно будет разорвать дип отношения. И нужно обязательно пленных побольше захватить и продать потом за огромные деньги, а не станут выкупать несколько человек отправить по частям. Пленных можно прилично набрать, они ведь большую эскадру к Данцигу пришлют, пару десятков линейных кораблей. Там человек по двести — триста на корабле и плюс две с лишним тысячи десанта. Ох, сколько коней придётся Людовику пятнадцатому прислать. А потому что нефиг.

В Реальной истории первая заливка царь колокола закончилась полным фиаско, две из четырёх печей протекли. От горя старший Моторин помер. Ну, как-то так в книгах пишут. Не будет больше тех книг. Брехт приказал печи сложить с более толстыми стенками и всё тщательно десять раз проверить. И воду приготовил в больших бочках. А то ещё хлынет металл на трибуны.

Кочегарили печи с полуночи, и металл был готов к двум часам дня. Брехт сам принял участие в «дразнении». Это в расплавленную бронзу суют берёзовые палки. Бронза при этом плюётся, булькает недовольно, рычит и свистит, обижается, что её дразнят. Делается это не для потехи зрителей. Нужно выжечь в металле кислород, а то металл будет пористым, в раковинах.

— Ну, Иван Фёдорович, начинайте! — Брехт через закопчённое стеколко последний раз заглянул в одну из печей. Шлак сняли, зеркало металла чистое. Ну, и Иван Яковлевич чуть попрогрессорствовал, соорудил у каждой печи при поступлении металла в раздаточную чашу систему шлакоуловителей. Опозориться перед народом нельзя. Такие деньги заплачены.

— Бей лётки! — перекрикивая шум с трибуны завопил Моторин и схватился за сердце.

— Ей! — Моторин застыл с открытым ртом и схватился за грудь.

— Кольнуло чуток. Устал.

— Доктора сюда! Живо! — теперь перекрикивал шум заоравших при виде струй металла и искр Иван Яковлевич. — Иван Фёдорович, держись. Ну, не справедливо! Иегудиил, Ссука, если он умрёт, я все церкви на хрен сожгу.

— Кхе. Кхе.

— Ну, погорячился, не дай умереть хорошему человеку.

— Ваше Высокопревосходительство, — его дёргал за рукав старший Блюментрост. — Вам плохо.

— Моторина посмотри! Что-то за сердце хватается. Настойку валерианы ему дай!

Так-то старенький мастер, уже восьмой десяток пошел. Но не во время же заливки. Должен увидеть самое главное дело в свой жизни в металле.

— Иегудиил? Что там Лаврентий Лаврентьевич?

— Дал настойки. Пульс выровнялся. Отнести бы его от жары.

— Нет… — просипел синими губами мастер.

— Нет. Посадите вон к бочке с водой. Иегудиил, твою налево!

— Получше ему, Ваше Высокопревосходительство, — Блюментрост, отошёл от Моторина. Перенервничал. Пожилой человек. Может, отнесть его в палаты.

— Дурак ты, Лаврентий Лаврентьевич. Это же Царь-колокол. Пусть смотрит. Ему тут лучше.

Моторин под присмотром обоих Блюментростов и прочих придворных докторов выкарабкался. Надо понимать, инфаркт был у человека. Живут и с двумя. Бобров вон с инфарктом носился на коньках по хоккейной площадке и по футбольному полю бегал, как заведённый. А может и Иегудиил помог? Что-то в последнее время не кхекает, обиделся должно. Зря. Иван Яковлевич не для себя же просил. Народу Моторин ещё нужен. Герой должен быть живым. Людям надо, чтобы перед глазами у них был человек, который свою судьбу сделал сам. Не предки подогнали, а сам. Анхен дала Моторину и сыну наследственное дворянство, а Бирон и бароном Курляндского герцогства сделал. Кроме того, Анна Иоанновна наградила Ивана Фёдоровича новым орденом святых Кирилла и Мефодия. Точно таким же орденом и Бирон был пожалован.

— Иван Фёдорович, ты долго не болей. Срок тебе месяц на празднование и выздоровление, а потом отольём лафет на Царь-пушку, не гоже произведению великого литейца Андрея Чохова на куцем деревянном лафете маяться. Красивый отольём, бронзовый и ядра горкой сложим…

— Так это же дробомёт…

— Это символ страны. Всё должно быть величественно. Ну, представь, стоит на роскошном лафете Царь-пушка, а рядом гора щебёнки.

— Чего?

— Камней. Или лежат рядом четыре ядра по восемьсот милли… по калибру пушки пирамидкой.

— Так как те ядра тягать. Это же сколько металла надо?

— Эх, голова у тебя, Иван Фёдорович, светлая, а сам ты тёмный. Кто