Иван зашагал прямо по лужам и снова заулыбался. И, словно под стать его настроению, сквозь разрывы темно-палевых дождевых туч вдруг проглянул узенький солнечный лучик. Украдкой скользнув по мостовой, отразился в луже, весело пробежал по стене дома вверх, к подоконнику, усаженному красной цветущей геранью, – цветы вспыхнули маленькими огоньками пламени… Оп! Сидевшая у окна девушка, коей проказник-лучик угодил прямо в глаза, от неожиданности вздрогнув, невзначай столкнула вниз цветочный горшок…
Да прямо в лужу!
Да прямо перед Лешкой!
Да хорошо – не на голову!
– Ничего себе – горшками кидаются некоторые! – стряхнув со штанов брызги, посетовал юноша. – Да за такие дела морду бить надо! Ой… – подняв глаза, Лешка встретился взглядом со сконфуженной девушкой. Большеглазая, в бархатной коричневатой жилетке поверх белой полотняной рубашки с оборками, с выбивающейся из-под чепца вьющейся каштановой прядью…
– Вас как зовут, мадам? – весело подмигнул Лешка.
– Тогда уж – мадемуазель. – Незнакомка расхохоталась. – Месье из франкских земель?
– Нет, скорей, из русских…
– А зачем вам мое имя? Чтобы знать, кого бить?
– Что значит – бить? – на этот раз сконфузился Лешка. – Я ничего такого и не говорил вовсе…
Девушка весело засмеялась. Укорила:
– Ну, как же не говорили, а? Я ведь сама слышала… Иль послышалось?
– Ну, конечно, послышалось… Дождь ведь, разве чего толком расслышишь?
– О, да вы большой хитрец, как я посмотрю!
– Хитрец? Ну, что вы…
– А вообще, не обижайтесь, горшок я не специально свалила. Это все солнце.
Лешка громко расхохотался:
– Здорово у нас с вами виноватых искать получается! То – дождь, то – солнце. Главное – не мы. Может, еще как-нибудь поговорим на эту тему? Не подумайте, что напрашиваюсь, но… очень бы хотелось с вами еще увидеться.
– Мне бы тоже хотелось, – ничуть не жеманясь, призналась девушка. – Вас как зовут?
– Алексей.
– Красивое имя. А меня – Анна.
– Тоже ничего. Так, до завтра, Анна? Я приду к вашему окну ближе к вечеру, хорошо?
– Хорошо. – Анна засмеялась. – Смотрите, не перепутайте дом.
– Да уж, как-нибудь…
Вообще, на Лешкин взгляд, дом, где проживала столь прелестная девушка (Анна), выглядел как-то неправильно. Деревянный, рубленный стесанными квадратиками – «в лапу» – но именно не изба, а дом – узкий, в два окна – трехэтажный – точнее, два бревенчатых этажа на каменной беленой подклети, он вполне напоминал какое-нибудь европейское жилище, видать, находясь под Литвой, богатые жители города перенимали европейские привычки. И крыт дом был не дранкой, а вполне респектабельной черепицей. К слову сказать, домишко отнюдь не бедный. И не одиноко стоял – тут таких была целая улица или даже квартал, а то – и не один.
Оторвав наконец глаза от девушки, Лешка посмотрел вперед – где же Ванька? Что ж он, один дальше пошел, бросил?
Да нет! Вон он бежит, аж в припрыжку.
– Ну, куда ж ты делся? – вылетел из подворотни отрок. – Я шел, шел, оглянулся – тебя нет. Ну, думаю, потерялся…
– Лужу обходил, – усмехнулся юноша. – Большая такая лужа.
– Ну и прошелся бы прямо по ней, как я! – Иван пожал плечами. – Тоже мне, чистоплюй нашелся.
– Да ладно уж, не ворчи…
– Ну, идем тогда… Глаз за тобой, да глаз! Вообще, кто за кем приглядывать должен?!
– Но это же твой город!
– Мой…
Они прошагали еще довольно долго – или это просто так показалось Лешке? – пока не остановились напротив обширной усадьбы, огороженной высокой кирпичной оградой с довольно изящными коваными воротами, за которыми виднелся слуга.
Иван подошел ближе:
– Эй, Бронислав, открывай!
– Как доложить? – Привратник вскинул седовласую голову.
– Это кому ты собрался докладывать? – удивился отрок. – Что, хозяева дома, что ли?
– Хозяйский брат… Господи! Никак Иване! Господи… Господи…
Привратник удивленно заахал, засуетился…
– Не поминай ты Господа всуе, – разозлился юный хозяин. – Отворяй быстрее ворота… Да, что это там еще за брат?
– Ваш дядя, пан Лявон из Поруби! И еще завтра должен подъехать ваш второй дядя – пан Николай Кобров.
– Слетаются, вороны… – входя во двор, неприязненно буркнул отрок. – С каких это пор, интересно знать, нищий Лявон Порубовский стал именоваться паном? С тех пор как воспылал мыслью получить наследство моего несчастного батюшки? – Это все мои родственнички, – оглянувшись, в полголоса пояснил Иван. – Сам увидишь, какие гниды.
– А где же пан Ерофей?
– Пан Ерофей, увы, остался в руках разбойников, восхотевших выкуп… – Иван усмехнулся. – Может, это и хорошо, что родственнички слетелись… с паршивых овец хоть шерсти клочок. Много с них, правда, и не возьмешь, с нищеты… Ну, да хоть что-то. Надеюсь, не пожалеют на выкуп родного братца!
Пройдя обширным, начисто выметенным двором, усаженным по периметру яблонями, путники поднялись по широкой каменной лестнице в дом – тоже каменный, двухэтажный, украшенный по фасаду лепниной. Не дом – палаты боярские! Нет, даже не палаты – дворец!
– Увидишь, как сейчас скривится «пан Лявон», – обернувшись, подмигнул отрок. – Он-то ведь надеялся урвать себе кусок – ан, вишь, не вышло!
Откуда ни возьмись, набежали слуги – все как на подбор, одетые довольно прилично, в коротких кафтанах либо безрукавках, в башмаках – босого не было ни одного. Кланялись, причитали, отталкивая друг друга, только б юный хозяин заметил их несказанную радость. Холуи – они и есть холуи.
– Ой, радость, радость-то какая! Молодой господин объявился!
– Объявился! – скривив губы, передразнил Иван. – Что я вам, черт – являться? А ну, пошли прочь… Да! Быстро приготовьте ужин на две… ладно, на три… персоны, да принесите сухую одежду мне и моему другу, коему я многим обязан.
– Будет исполнено, господин!
Лешка тихонько балдел – ну, ничего себе, купеческий сын! Граф, как есть граф! Монте-Кристо! Да, видать, батька-то Ванькин и впрямь крутой купчина! Надо же – такую домину отгрохать! Новый русский. Или как тут… «новый литовский»? Хотя, в общем, все они сволочи…
А Ванька-то. Ванька-то как изменился! Прынц! И не скажешь, что в ельнике скулил, плакал… Впрочем, он давно изменился…
По широкой лестнице они поднялись в обширную залу с полом, выложенным белым и черным мрамором на манер шахматной доски. У входа в залу, нервно опираясь на перила, их дожидался какой-то сутулый субъект в поношенной черно-коричневой куртке, узких штанишках и башмаках фасона «медвежья лапа». Унылое, вислоносое лицо субьекта при виде Ивана озарилось деланной радостью.
– О, любимейший племянник мой! – радостно, словно лошадь, заржал сутулый. – Радость моя так безмерна, так безмерна… Дай же скорей обнять тебя, Иване!
