Пес тяжело моргнул коричневыми глазами и потянулся было полизать себе брюхо. Габуния поддернул поводок. Пес страдальчески вздохнул и понурился.
— Ну просто как на вулкане, — с горечью заметил начальник охраны. Завтра кто-нибудь с крокодилом заявится… И при чем тут город? — Махнул рукой и приказал недовольно: — Пропустите!
Однако когда Габуния двинулся к арке пластометаллоискателя, возникло новое осложнение: сделав несколько тяжелых шагов (шкура, которой хватило бы на два таких тела, елозила по мощной спине и шее), собака уперлась и села.
— Тамерлан! — сказал Габуния. — Ты чего? Пошел!
Он тянул поводок, однако его усилия приводили лишь к тому, что затылок пса покрывался новыми складками все той же гладкой шкуры.
— Ну же! — крикнул Габуния.
Пес глухо зарычал и уперся круче.
— Я ж его у дрессировщика забрал, — пояснил Габуния, отдуваясь. Должно быть, гад, тиранил чем-то похожим… Ты пойдешь или нет, мерзавец?!
— Да ладно, — офицер махнул рукой. — Не мучьте его. Я вижу. Он же гладкошерстный, ничего не спрячешь. Пройдите между стойками. Хоть и не положено…
И с достоинством отвернулся.
* * *
— Ишь, фараоны! — ворчал Габуния. — Габунию не пускать! Да я бы их в бараний рог свернул!.. Собака. Тоже мне. А та — не собака? Спасибо, что словечко замолвили… Тоже мне — собака!..
Почему-то он то и дело озирался. Цветозона светилась тревожным малиновым цветом, снизу и вовсе наливаясь пурпуром; зона турбулентности, необычайно широкая, яростно бурлила, плеща яркими синими сполохами; базовая часть ее горела неровным нервным багрянцем, в котором плясали беспокойные синие искры, — ну прямо электросварка.
Шли медленно, поскольку складчатый Тамерлан почему-то едва волочил лапы. Габуния фыркал в густые усы, хмурил такие же густые и черные брови, но собаку не торопил.
— Ишь, нагромоздил Топоруков, — гудел он, поглядывая по сторонам. Деньги ему некуда девать! Смотреть противно… Сколько хожу, никак не привыкну… Вот мерзавец, а?
Они стояли при входе в большой круглый зал. Кобальтово-синий свод украшали золотые светила зодиакальных созвездий. Под куполом, сходящимся в сияющий плафон, под тягучие звуки пижжака порхали полупрозрачные фигурки ангелов и гурий.
— Ну-ка, взбодрись, — сказал Габуния, дергая поводок. Тамерлан упрямо норовил добраться языком или зубами не то до бока, не то даже до живота, должно быть, чтобы выгрызть блоху. Габуния почему-то делать этого ему не разрешал, всякий раз пресекая его попытки рывком поводка. — Я т-т-тебе! Сидеть!.. Вы один?
Найденов кивнул.
— Ну и куда направитесь? — спросил Габуния, не сводя глаз с собаки. Могу составить компанию, если хотите.
— Буду рад, — Найденов оглянулся, рассматривая разноцветные порталы. А куда надо?
— Там Золотой, — махнул свободной рукой Габуния. — Тот Серебряный. Вот Бронзовый. Самый вкусный — этот, Железный. Тут попроще. По-человечески. Без особых изысков. А то, знаете… — Он осуждающе покачал головой. — Посуды наставят, а жрать нечего. Я так не люблю. По мне — пусть одна тарелка, да зато чтоб мясо горой. Я т-т-т-тебе!..
Возле каждого из ресторанных входов стояли два официанта в одеяниях соответствующего цвета и мамелюкский офицер в привычной черно-синей форме, при палаше.
Когда огромный складчатый Тамерлан доковылял и понуро сел, свесив мокрый язык, у порога Железного, официанты опасливо отступили. Мамелюк не дрогнул, только пуще вытянулся.
— Попрошу билетики, — сказал он и добавил: — С собакой не положено.
— Это ты Горшкову-то объясни, — буркнул Габуния. — Укажи ему на ошибку. Мол, так и так, Константин Сергеевич, зря вы тут всяких с собаками… Что молчишь? Габунию не признал?
— Простите, Сандро Алиханович, — стушевался мамелюк.
— То-то, — ответил Габуния. — В другой раз смотри. Я т-т-тебе! Пошел!..
Найденов показал билет (мамелюк поклонился и прижал руку к груди) и двинулся следом.
Стены Железного зала сплошь заплетала кованая вязь стеблей и цветов. Огромное окно — стрельчатое, в форме плоской луковицы — было обрамлено густой и звонкой путаницей колючих роз и мелких лилий. За прихотливыми завитушками оконного переплета вдали по яркому небу Рабад-центра ползли белоснежные облака.
— Куда? — спросил Габуния, озираясь. — К окошку, что ли?..
Два или три десятка железных, без скатертей, столов, за которыми тут и там посиживала публика, стояли негусто, на довольно значительном расстоянии друг от друга. Возле каждого рос из пола причудливый стебель кованого торшера.
— Прошу вас!
Стараясь не греметь, официант отодвинул железный стул. Найденов сел. Стул сквозь штаны ощутимо холодил тело.
— Собачке мисочку прикажете? — уже приветливо спрашивал официант, усаживая Габунию.
Найденов им просто залюбовался — цветозона у официанта была ровного светло-голубого цвета, турбулентность отсутствовала вовсе. Судя по всему, он пребывал в состоянии редкостной безмятежности. Возможно, это было связано с тем, что угощение входило в стоимость билета кисмет-лотереи; следовательно, поскольку чаевых не предполагалось, его душевного покоя не смущала даже мысль о том, как велики они окажутся.
— Может быть, водички песику? Не желаете?
Тамерлан поднял на него взгляд горестных глаз и глухо завыл.
— Э! э! — сказал Габуния. — Ты чего?.. Вот я тебе! Лежать!
Он дернул поводок, и пес нехотя положил голову на лапы.
— Давай-ка, брат, вот так, — пыхтел Габуния, внатяг привязывая поводок к основанию торшера. — Не криви рожу, не криви… Подружка-то твоя, собачонка-то эта визгливая, небось, в Золотом сидит, с фифой-то этой толстозадой… а? — Путаясь в поводке и бормоча, Габуния все зачем-то оглядывался — как будто ждал окрика. Найденов тоже невольно осмотрелся. Бесшумно скользили по залу темно-серые, со стальным проблеском, фраки официантов, маячили в стороне два или три синих мундира. — Вот так… лежи теперь, не журись… Сейчас похлебать чего-нибудь принесут. Или не будешь?
Тамерлан закрыл глаза.
— Ну и кляп с тобой, — сказал Габуния, недовольно кривясь. — Убери.
Официант захлопнул приготовленное было меню и убрал за спину.
— Теперь нарзану давай первым делом. Вот. Сузьмы давай. Кинзу помельче пусть рубят. Рейханчику побольше. В общем, как всегда. Потом… Уйгурские как?
— Выше всяких похвал, — поклонился безмятежный официант. Исключительные.
— Вот, — Габуния удовлетворенно кивнул. — Пару уйгурских. Да чтобы сильно не прожаривали… Мастава… э-э-э… нет, маставы не надо… что нажираться-то, да? — Он вытаращился на Найденова, будто ожидая поддержки. Найденов пожал плечами. — Не надо маставы. Пить… нет, пить нам сегодня ни к чему. В другой раз выпьем, понял?
— Кумыс свежайший, Сандро Алиханович, — забеспокоился официант, наклоняясь. — Икорочка пробойная выдающегося качества… не желаете?
— Все, все, — отмахнулся Габуния. — Завтра пировать будем, завтра… А вы-то?
— Я? — замялся Найденов, нерешительно протягивая руку за меню.
— Бросьте, — Габуния раздраженно махнул рукой, и официант снова послушно закрыл карту. — Что там читать? Тут, как говорится, и читать совсем не время, и писать совсем не место. Я вам расскажу. Ничего сложного. Все просто. Берите уйгурские. Почему? Потому что это такая котлета… э-э-э… Габуния сглотнул, раздул усы, покрутил пальцами в воздухе и отрубил: Берите, не ошибетесь.
— Ну хорошо, — согласился Найденов. — Уйгурские.
— Балычок, севрюжка сегодняшнего поступленьица, — как прежде безмятежно заворковал официант. — Кумысик кенкиякский наисвежайший, пенистый…
— Замолчи, — скривился Габуния и посоветовал: — Маставу возьмите.
Найденов поднял брови.
— Это, если позволите объяснить, в толькоштошний бульончик из ягнятинки порционно петрушечка, укропчик, рейханчик, кинзочка, зира обязательно, перчик, картошечка, лучок, — заторопился безмятежный. — И на последнем этапе, перед подачей…
— Нет, — решительно отказался Найденов. — Супа не хочу. Давайте уйгурские.
— Может быть, не маставу, а сие-алаф? — встревоженно предложил официант. — Это, знаете ли…
Габуния скривился.
— Не нужно, — сказал Найденов.
— А горячие закусочки! — воскликнул официант, явно отчаиваясь. Даже цветозона несколько потемнела. — Гиссарский курдючок разварной в пряностях свежайший, от шефа! Жишгали по-осетински! Говядинка утрешнего забою!..
Найденов, взглянув на сотрапезника, помотал головой.
— Может быть, к уйгурским — бокал шато-ля-пти-куше двадцать девятого года? — Официант лихорадочно менял тактику. — Шато-континье тридцать седьмого!.. мусалас «ранги-курбокка» тридцать девятого!..
Тамерлан зарычал.
— Иди, братец, иди, — Габуния махнул рукой. — Видишь, собака переживает… иди уж.
