потребно, то и решим, как дальше быть, — продолжил рассуждение Котельников. — То ли подождать, пока потешатся да уйдут, то ли вдарить из фальконетов да пойти в рукопашную.
– Фальконетов у нас всего два и зарядов к ним всего-ничего — по десятку на ствол, так что вряд ли получим нужный эффект, — возразил Булыгин. — А над рукопашной стоит подумать. У нас тридцать бойцов да у Маковаяна больше полусотни… может получиться…
– Но сначала нужен пленный, — упрямствовал Филипп. — Так ведь, уважаемые вожди? — обратился он к сосредоточенно молчавшим индейцам.
Маковаян переглянулся с отцом, тот чуть заметно кивнул, и молодой вождь мака заговорил:
– На нас напали не охотники за пушным зверем, не трапперы. Но это и не солдаты. Их кто-то послал специально на нашу землю. Пленный нужен, от него мы узнаем, кто хочет нас убить. Пленного возьмут мои воины, сегодня ночью. Отец считает, что пришельцы хотят разорить факторию и прогнать русских. Надо сражаться. Я пошлю гонцов за воинами якима и квилеутами, они придут завтра к вечеру. Все вместе мы победим любого врага.
Булыгин вкратце перевел помощникам речь Маковаяна и продолжил по-русски:
– Это очень верно ты сказал: вместе мы победим любого. Русские в больших войнах так и побеждают — всем миром. Эта война маленькая, но она может стать большой, если сюда придут солдаты. Чтобы их не пустить на ваши земли, надо собирать все племена в единый союз…
Как бы в ответ на слова коменданта издалека прилетел негромкий хлопок, вслед за тем нарастающий свист, в окне мелькнула дымная тень, и на лиственничных плахах пола закрутился, разбрасывая искры, черный шар… небольшой… размером с ядро шестифунтового фальконета…
– Граната! — вскрикнул узнавший его Булыгин. — Ложись!!
Русские рухнули, как подкошенные, индейцы же остались сидеть: они, видимо, не поняли, что произошло.
– Щас рванет!!! — Жиляков, привстав, попытался сдернуть гостей с лавки, но у него не получилось. — Сгибнете, черти!!!
Краем глаза он засек взметнувшееся рядом тело и в следующее мгновение уже полным взглядом увидел подброшенного взрывом Филиппа Котельникова.
Несколько бомб, выпущенных рейнджерами, разнесли в щепки большой кусок ограды форта — частокол из заостренных сверху бревен. Граната, убившая бывшего юнгу, была одной из двух, попавших в дома (вторая выбила межоконный простенок в казарме). Никто больше не пострадал, однако гарнизонные стрелки поспешно заняли места у бойниц на башнях и по обе стороны пролома — на случай атаки, но рейнджеры не выказывали такого стремления. Шум и гам, поднявшиеся с началом обстрела, постепенно затихли, даже напуганные дети перестали плакать, успокоенные матерями-индеанками.
Наступила тишина.
Из комендантского дома четыре человека вынесли завернутое в лоскутное одеяло тело Филиппа Котельникова и под прикрытием частокола быстрым шагом, почти бегом, направились в часовню, возведенную недавно возле надворотной башни. Часовню именно в этом месте поставили по настоянию монаха отца Гавриила, прибывшего из Ново-Архангельска в форт Александровский для пастырского и апостольского служения. Теперь отец Гавриил должен был отпеть первого покойного, по злой шутке судьбы самого молодого в гарнизоне.
Тело бывшего юнги, крепко запеленутое в парусину (из кокона была видна лишь голова, не пострадавшая при взрыве), уложили в том же одеяле на простой деревянный стол посредине часовни. Отец Гавриил воспротивился было просьбе коменданта отпеть погибшего по-быстрому:
– Не по-православному сие. Отпевать надобно усопшего, во гробе возлежащим, на третий день после преставления. Только магометане хоронят сразу после смерти до заката солнца, — но с холма прилетели еще две бомбы, взорвавшиеся посреди двора крепости, и он согласился.
Туда же, в часовню, препроводили жену Филиппа, индеанку из племени якима, нареченную при крещении Марфой. Она пришла с грудным младенцем на руках, встала в изголовье мужа и за весь обряд отпевания не подала голоса и не проронила слезинки: не в обычаях индейцев оплакивать погибших воинов, а Филипп погиб как воин, спасая вождей.
Вожди еще до начала обряда отдали ему честь, преклонив колена у стола, на котором лежал Котельников, а потом стояли в изножье, гордо подняв головы и устремив взгляды в неведомое, где обитал Великий Дух. Там уже, по их понятиям, обреталась душа покойного.
В часовню набилось много индейцев. Они видели, как вожди почтили русского, и последовали их примеру. А после христианского обряда отпевания завели свою песню, похожую на морской прибой и завывание ветра. Кто-то, несмотря на тесноту, начал под нее ритмически двигаться, к нему присоединились другие, окружая стол с покойным, и вскоре немногие русские, стоявшие теперь в стороне, воочию могли видеть индейский ритуал проводов воина в загробный мир.
Булыгин думал, что отец Гавриил воспротивится проведению в христианской часовне языческого обряда, однако пастырь сказал, что Великий Дух индейцев — тот же единый Бог, только под другим именем, а разница в служении ему не имеет особого значения, и надо уважать иноплеменные обычаи.
– Однако, батюшка, вы рискуете, — покачал головой Николай Исакович. — Священный Синод вряд ли одобрит ваши действия.
– Семь бед — один ответ. Не исключаю сие, — остро посмотрел ему в глаза отец Гавриил, — однако ж в том лишь случае, ежели кто-либо злоумышленно донесет на меня, грешного. — И снова сверкнул молодыми, несмотря на седую бороду, очами.
– Ну, что вы, батюшка, — смутился комендант. — Все же делается ради добрых отношений с аборигенами. Здесь невозможно жить по канонам Большой земли. Я заставил вас отпевать раньше времени, вы позволили языческий ритуал в христианском храме…
– Сын мой, вам, полагаю, неведомо, сколько языческого сохранилось в христианстве. Бог, как я уже сказал, един, и церковь, принимая в свое лоно новообращенных, соглашается с некоторыми их обычаями, заради их душевного спокойствия. Валаамские старцы в своем апостольском служении свято следовали этому неписаному правилу. Будем следовать и мы, уповая на всемилостивейшего нашего Господа. — Отец Гавриил широко перекрестился.
– Аминь, — сказал Булыгин и тоже осенил себя крестным знамением.
Вечер того же дня
Рейнджеры обложили крепость, но не атаковали, а изредка постреливали из двуствольных ружей и фальконетов — у них было пять шестифунтовых, установленных на колесные лафеты. Чего-то ждали. Чего именно, вернее кого, выяснилось, когда индейцы сделали ночную вылазку и приволокли пленного — молодого нахального парня в кожаной куртке, украшенной цветной бахромой из полосок кожи. Когда у него изо рта вынули тряпичную затычку, рейнджер начал ругаться и угрожать свирепыми карами, если его не отпустят и не сложат оружие. Особенно распинался в отношении индейцев, обзывая их самыми грязными словами из английского языка.
Присутствовавший при этом Джон Вильямс хотел было перевести эту брань на язык мака, которому
