моё забилось учащённо, что-то страшновато, хотя я до мозга костей оптимист хуже некуда.
– Это не финал, – прошептал я похолодевшими губами, – не финал, не финал… А что, если это… пролегомены? Да, это они, они самые, будь они неладны…
Всё-таки мы особая раса, с утра прошёлся по рабочей комнате, заглядывая через плечо, кто чем занят, работают как ошпаренные, а переговариваются не о бабах и шашлыках, как демократизированные грузчики и гуманитарии с развитием грузчиков, а о том, как суметь осчастливить мир, не поубивав всё вокруг и не оставив выжженную землю на месте бывших великих стран.
Грандэ увидел мою тень в отражении на зеркале дисплея, сказал ехидным голосом:
– А вот шеф скажет веское слово, правда ли, что через тысячу лет женщины, как сообщили футурологи, будут выше мужчин на полметра?
– Таких футурологов надо топить в нужниках, – ответил я мирно, – даже домохозяйки уже чувствуют, что мы последнее поколение смертных.
Он дёрнулся, оглянулся, глаза дикие.
– Шеф?
Я пояснил:
– Дети станут первыми невмерущими. Для внуков вечная жизнь так вообще будет обыденностью, как сейчас втатуированные в кожу фитнес-браслеты… Даже втатуашенные.
Он печально искривил лицо, в глазах промелькнул страх, но ответил красиво и мужественно, даже улыбнулся со снисходительностью:
– Вообще-то хотелось бы вскочить в последний вагон!
– Ещё как, – согласился я. – Для чего Лысенко бицуху качал, языки учил, докторскую защищал, мозг расшаривал?.. И такого красавца не станет?.. Злую шуточку выкинула эволюция.
– У Вселенной свой юмор, – согласился он. – Межгалактический!.. С другой стороны, чем мы лучше Аристотеля, Ньютона, Галуа?.. Вот уж кто точно заслужил вечную жизнь. Шеф, мы с Лысенко готовы состыковать свои части движка. Нужно только ваше решение и контроль Худермана.
– Уже? – спросил я с недоверием, к которому примешалась тревога. – Что-то очень быстро. Даже чересчурно. В нашем игровом деле обычно всё затягивается… А что говорит Теодор?
– Это который Худерман?
– Да-да, он всё ещё Худерман?
– Да такого лауреата неловко теодорить… У него всё готово. Раньше, чем у Невдалого и даже меня.
– А чего молчал?
– Он сам обалдел, – сообщил он. – Не поверил, перепроверял. Доволен, что решился прийти к нам. Такой вызов, такой вызов! Это мы, говорит, меняем мир.
Я переспросил насторожённо:
– Так и говорит?
Он отмахнулся:
– Да мы сами так говорим. Но его слова, конечно, весомее.
Я чуть перевёл дыхание.
– А-а, ну если все… В реке, заполненной щепками, незаметно проплывёт и бревно. А что говорит Невдалый?
Он ухмыльнулся.
– Ну, это вообще слон.
– И?
– Сделал умную морду, – сообщил он, – а потом сообщил в духе Чернышевского, а что делать? А ничего не сделать, у нас Россия, её аршином общим не измерить.
Тревога охватывала меня всё сильнее, наконец я проговорил медленно:
– Пусть состыковывают, сразу же и проверим. Но что-то «Алкому» вообще понесло. Никто не рассчитывал…
– Юлий Цезарь не рассчитывал, – ответил он, – что в армиях появится ракетная артиллерия! А Зулькарнайн так и ваще… Будущее непредсказуемо, шеф!
Я сказал строго:
– Но-но!.. Разговорчики в строю!.. Мы знаем, что делаем. По крайней мере, почти уверены. А даже ложное знание лучше, чем незнание и ничегонеделание, что не в натуре хищного зверя, выползшего на берег простым кистепёрым и быстренько сварганившего техноцивилизацию!
– А мы останемся хищными? – уточнил он. – Я вот почти травоядный.
– Сегодня состыкуем части движка, – обрубил я. – Понял? Всё, иди!
Он вытянулся, сделал полуразворот в кресле через левое плечо и даже потопал ступнями в мягких ботинках, изображая часового на Красной площади при смене караула.
Я перевёл дыхание, но скованные напряжением мышцы расслабились, лишь когда дверь за мной захлопнулась с мягким стуком.
Сердце колотится, как у воробья, что это со мной, ликовать надо, но вместо щастя тревожное предчувствие, словно в самом деле я та самая кистепёрая, что вылезла на берег и всего боится в страшном незнакомом мире.
Тягостное сознание, читаю новости хайтека, в них сообщения с медфронта занимают всё больше места. Прорыв за прорывом, истреблены под корень половина неизлечимых болезней, остальные вот-вот добьют, осталась только старость, её недавно всё-таки признали болезнью, но ликвидируют через какие-нибудь жалкие пять лет, это здорово, но вот мне даже «Алкома» бесстрастно отмерила дистанцию в три года, но и то если буду соблюдать строгий режим.
И это несмотря, мелькнула мрачная мысль, что чувствую себе хорошо, как цыганский конь, которого напоили водкой. Хорошо, да недолго.
Кофейный автомат выдал двойной эспрессо, точно угадал вкус, хотя не он угадал, а знает, «Алкома» и его подключила к своей сети.
Ещё не осушил чашку, как подошли с разных сторон взъерошенный Грандэ и тихий-тихий Минчин, смотрятся бодрыми, хотя бессонную ночь провели в машинном зале, отлаживая последние куски программы сшивки локаций.
Грандэ взглянул на мою чашку с презрением.
– Шеф, вы на треть тяжелее меня, но кружка у вас какой-то недомерок.
– Ты молодой, – возразил я. – Вон какой горб вырос! А мне Алиса не велит.
Минчин напомнил тихо:
– Алиса велит то, что ей велит «Алкома». Но мы всё-таки делаем по-своему. И ей приходится корректировать свои прогнозы.
Я окинул их обоих внимательным взглядом.
– И вы о том же? У нас счастливый коллектив. В другом бы до хрипоты о неполадках и кто виноват в срыве плана, а мы о здоровье и будущем мира.
Минчин виновато улыбнулся и сказал почти робко:
– Вчера сон не шёл, принял снотворное, но всё думал: вот настанет бессмертие, и сразу же люди будут уже чёрт-те чем. У нас всё основано на конечности жизни, всё спешим успеть за этот отпущенный природой короткий срок…
Я подумал, кивнул.
– Ну да, даже основа бытия, религия.
– Вот-вот, – поддержал он обрадованно, – да и вообще… Смотрю на старуху жену, что готовит мне кофе, и думаю, на хрена она мне?.. Но жить осталось где-то лет десять, а то и меньше, так что потерплю, зачем перед концом какие-то пертурбации.
Я посмотрел с интересом.
– Да что с тобой? Тебе кофе готовит женщина? Что они понимают!.. Такое накофеют, клофелин позавидует.
Грандэ победно улыбнулся, похлопал Минчина отечески по плечу.
– А вот у меня автомат. Только зёрна подсыпай да жмых уноси, а так всё сам, сам. Даже голос Алисы заменил на мужской, а то кто знает, ещё приставать начнёт, расхарассментничается.
Я сказал, успокоившись:
– Ну тогда да, конечно. Жена ни к чему. Мы хоть и старые, но молодые, а старухи нам зачем?
– Зёрна и робот может подсыпать, – вставил Грандэ, – уже есть в продаже. Но дорогие, зараза!
Я обронил:
– Мы все потенциальные миллионеры, стоит только выйти с нашим продуктом на рынок.
Грандэ ответил торопливо:
– Намёк понял!.. У меня готово на все сто, жду Невдалого. Обещает закончить завтра, он сам ошалел, что идёт так быстро. Состыкуем, а если ещё и Лысенко и Блондинка с Горпиной так же с какого-то перепугу, то уже и не знаю… Можно запускать закрытый бета-тест, а боязно!
– Мне тоже, – признался я, но с некой снисходительностью в голосе, шефу никогда ничего не должно быть страшно, по крайней мере на людях, и если говорит, что и ему страшно, то просто выказывает близость к народу. – Но отступать некуда, позади пещеры!
– Лишь бы не впереди, – ответил он и попятился в сторону двери своего кабинета. – Значит, через месяц-другой бета-тест?
– Закрытый, – напомнил я строго. – Только для сотрудников!
Минчин сказал тихо:
– Страшно…
