почти одновременно. Сонные непричесанные молчаливые мужчины шаркали ногами, следовали друг за другом: кто – на кухню (греть в чайнике воду), кто – в противоположную сторону (избавляться от щетины на лице и чистить зубы).
* * *
От корпусов общежитий в направлении Горного института с печальным видом шли студенты. Я пристроился в общую вереницу, вполуха слушал недовольное ворчание Пашки Могильного. Того раздражало буквально все: и утренняя прохлада, и громкие голоса птиц, и даже шелестевший листвой тополей ветер. Староста шел молча, но так же, как и Пашка, хмурился. Насколько я понял, они вчера засиделись допоздна. Не угомонились, пока не перемыли кости всем мировым лидерам, не обсудили достоинства и недостатки девчонок из нашей группы, не прикинули шансы футбольной сборной СССР на Чемпионате мира в следующем году.
Я же чувствовал себя отдохнувшим. С любопытством посматривал по сторонам. Поначалу глазел на невзрачные стены домов и столь же непривлекательные вывески магазинов. Ощущение новизны исчезло, но привыкнуть к блеклости красок пока не удавалось. Представлял нынешний городской пейзаж без яркой зелени листвы, предсказывал, что тот станет совсем мрачным и тоскливым. Подумал: «Украшают ли в эти годы улицы перед Новым годом? Может, хоть зимой здесь появятся разноцветные огни?» Попытался вспомнить советские новогодние фильмы, но не сумел воскресить в памяти ни одну уличную сцену.
От разглядывания архитектуры меня отвлекли влившиеся в ряды студентов представительницы прекрасного пола, что проживали в первом корпусе. Появление девушек положительно повлияло на настроение моих спутников. Пашка перестал брюзжать, завертел головой: всматривался в женские лица (искал Фролович?). Студентки улыбались и кивали Славке (даже старшекурсницы). Пару раз поздоровались и со мной – наши одногруппницы, чьи лица я успел запомнить за время колхозной жизни. Ни Пимочкину, ни Фролович, ни даже Надю Боброву мы не встретили, увидели их уже в институте.
* * *
Зареченский горный институт встретил меня знакомыми лестницами и коридорами. Огромные окна, паркетные полы, мраморные ступени – все в точности, как в начале девяностых. Добавились лишь портреты советских вождей на стенах, да исчезли из галереи славы цветные фото бывших учеников института, как и сама галерея. Продавали пирожки в знакомой кафешке у входа (не увидел там холодильников с напитками известных в капиталистических странах брендов). Широкие подоконники, как и во времена моего прошлого студенчества, служили насестами для студентов – на них всегда любили засиживаться компании учеников.
«Богатства недр людям», – гласила надпись над лестницей.
«Людям или не людям, но обязательно за валюту», – мысленно сказал я.
Нынешний институт показался мне почти родным, в отличие от того, где учился мой сын. Сейчас здесь дышалось легко (и пахло булочками). В двухтысячных же это здание превратили в настоящую крепость: решетки на окнах, металлоискатели на входе, пост охраны искоренили дух студенческой вольницы. Я улыбался, поглядывая на спешивших по своим делам студентов. Приличные, пусть и невзрачно одетые молодые люди: с не обезображенными пирсингом и татуировками лицами, но и не бандитского вида, как в девяностые.
Слава Аверин вызвался быть Сусаниным – повел меня и Пашку по широким коридорам и лестницам. Этой дорогой я ходил бессчетное количество раз… в будущем. Вспоминал сейчас каждый поворот, узнавал виды из окон, предсказывал, когда и в каком направлении двинутся основные потоки студентов. Сообразил, что староста вел нас к деканату факультета. Смутно припомнил, что там на стенах висели большие стенды, на которых учащиеся находили листки с расписанием занятий, списками прогульщиков и студентов, подлежащих отчислению. Беспокоиться об исключении из института нам пока было рано, а вот узнать расписание не помешало бы.
– Э-э-э… первой парой сегодня вышка, – сказал Славка, отыскав на стенде информационный листок для нашей группы.
– Не люблю математику, – заявил Могильный.
– Зачем тогда пошел в горный? – спросил Аверин.
Пашка пожал плечами.
– Нет, а что я помнил-то после армии? – сказал он. – Куда бы еще я со своими знаниями пролез? Только в наш институт, других вариантов не нашел. «Если ты тупой, но гордый, поступай в Зареченский горный». Лучше уж сюда, чем сразу в шахту.
– А чем тебе шахта не угодила? – спросил староста.
Могильный отмахнулся.
– Да перестань. Что я там забыл? После школы я хотел в МГУ податься. Вышла осечка – отправился топтать плац. Думал покорить столицу со второй попытки. Но для этого пришлось бы еще год зубрить предметы. И работать. Не у родителей же на шее сидеть.
Он покачал головой.
– Решил, что сгодится и наш институт. Отучусь. А там уж лучше по распределению в карьер. Все ж не под землей буду торчать. Или в Зареченск, но не мастером, а в кабинет. Лишь бы не отправили куда-нибудь за полярный круг. Не люблю мерзнуть.
Я вспомнил, как обивал кабинеты отделов кадров в девяностые. Тогда ни о каких распределениях уже не вспоминали. Получил диплом – свободен. Те, кто имел родственников или так называемую волосатую руку среди начальников предприятий, радовались такому обстоятельству – их по окончании учебы ждали теплые места. Ну а таким, как я, приходилось прогрызать себе дальнейший путь зубами. Кто-то из моих сокурсников и дня не проработал на горнодобывающем предприятии, кто-то дорос до кресла генерального директора ГОКа (не буду тыкать себя в грудь пальцем).
– Сразу начальником шахты станешь, – сказал Слава.
Пашка хитро улыбнулся, махнул черным дипломатом с блестящими кодовыми замками (Аверин явился на занятия с точно таким же, «гэдээровским», как он его обозвал).
– Не откажусь, если предложат, – сказал он. – Но уверяю вас, парни: с правильным тестем и здесь, в Зареченске, в шахту спускаться не придется. Если только изредка, чтобы заработать подземный стаж. А так: светлый кабинет с цветами в горшках на подоконнике, спокойная работа в окружении красивых женщин… Красота!..
– Мечтай, мечтай, – произнес Аверин.
Он похлопал Могильного по плечу, подмигнул мне. Спросил:
– Ну что? Идем искать аудиторию?
* * *
Еще около деканата мне показалось странным, что у нас будет не лекция, а практическое занятие по высшей математике. Подумал даже, что человек, составлявший расписание занятий для нашей группы, допустил описку. Казалось бы: какая практика без предварительного получения теории? Или забыли, что первые курсы неделю подсчитывали лишь капусту в полях? Аверин с Могильным не заметили странности в расписании. Промолчал и я. За годы жизни почти разучился удивляться, потому что у любой странности могло быть простое объяснение, нужно лишь разобраться в происходящем.
Понял, что лекции все же не будет, когда вслед за старостой подошел к аудитории. Не к огромному лекционному залу, а к обычному учебному классу, рассчитанному на присутствие в нем максимум двух групп
