В голове у Львова что-то щёлкнуло. Он поднял глаза.
— Хорошо, отвечу, но сначала ответь ты на один вопрос.
Сталин заметил перемену в поведении пленника, подивился ей, и решил выяснить, что бы это значило. Потому взмахнул трубкой.
— Спрашивай!
— Ты вот обо всём хорошо осведомлён. Ты что, на всех товарищей досье собираешь?
Сталин задумчиво пососал потухшую трубку.
— Ты ведь знаешь, я учился в семинарии. Но я так и не решил для себя: есть тот свет или его нет? Теперь, на всякий случай, я не говорю лишнего даже со смертниками. Но на твой вопрос отвечу, хотя и не напрямую, а в виде как бы горской мудрости. Чем больше человек знает о природе вещей, тем он становится умнее. Чем больше человек знает о природе людей, тем он становится могущественнее. Я ответил на твой вопрос?
— Да.
— Хорошо. Теперь я тебя слушаю.
— Что ж, — голос Львова звучал уверенно. — Я добавлю в твою коллекцию такого знания, какого у тебя ещё не было. Не знаю, сделает ли оно тебя могущественнее?
И Львов выложил правду о попаданцах. В разумных, разумеется, пределах. По ходу рассказа он отмечал, как удивление на лице Сталина сменилось растерянностью, потом возник интерес, потом испуг. Этого Львов и добивался. Закончив говорить, он практически не сомневался, что сегодня не умрёт. Слова Сталина это подтвердили.
— Сейчас ты продлил себе жизнь, — задумчиво произнёс Сталин. — Если ты сказал правду, а я это проверю, то, возможно, будешь жить и дальше. А пока… — Сталин достал из нижнего ящика стола мешок, какой обычно надевают на голову смертника перед казнью, бросил его Львову. — Надевай! Не говори ни слова, пока не разрешу, и не пытайся снять!
Львов подчинился, сетуя лишь на то, что времена Дюма канули в лету. Железная маска была бы ему более к лицу. От мешка смертника его новый головной убор отличался лишь тем, что в нём была прорезь для рта. Сначала Сталин с кем-то говорил по-грузински. Львов мало что понял, говорили слишком быстро. Потом его подхватили под руки и куда-то поволокли.
В окружении Полномочного представителя ВЦИК на Юге России распространился слух о том, что Сталин отправил Кравченко с какой-то секретной миссией. То, что он (Кравченко) так и не вышел из кабинета после разговора со Сталиным, удивления не вызвало. Было известно, что из кабинета, помимо основного, есть аж два запасных выхода.
Петроград
МИХАИЛ
Сталин смотрел на меня особым «сталинским» взглядом, от которого против воли мурашки бегут по коже.
— От наркома обороны товарищу Сталину ничего не нужно, — сказал он, отводя в сторону руку с неизменной трубкой. — А вот от товарища из будущего товарищу Сталину нужно очень много!
На вас обрушивалась когда-нибудь горная лавина? Вот и на меня нет. Потому не уверен, что здесь можно проводить какие-то параллели. Но вот обухом (читай, прикладом) по голове — чувствительно, но не до потери сознания — это мне знакомо. И такое сравнение с тем, что я тогда испытал, вполне уместно. Я никак не мог сосредоточиться. Мешала злость на Кравченко-Львова. Я понял причину его исчезновения и пенял ему — (о стыд!) не зная даже, жив он или мёртв? — за то, что он проявил слабость и сдал нас Сталину. Выручил меня тогда, как это ни покажется странным, колокол. Он опять зазвучал в моей и без того гудящей голове, каким-то чудесным образом впитал все остальные шумы, — именно впитал, не заглушил! — после чего замолк сам, оставив лишь приятную свежесть. В разом опустевшую голову тут же вернулась ясность ума, и я отчётливо осознал, что должен говорить.
Не знаю, сколько по времени шла моя внутренняя борьба, надеюсь, что недолго, ибо Сталин не выказал и доли нетерпения, безропотно дождавшись, пока я подниму голову и скажу:
— Так спрашивай, Иосиф, спрашивай, я отвечу на все твои вопросы!
* * *
Уф! Ну и разговорчик у нас получился. Я вроде как ни в чём не оплошал, и, по его (разговорчика) окончании наслаждался заслуженной передышкой. Сталин попыхивал трубкой, отведя взгляд в сторону. Теперь многое зависело от того, что он скажет. Сталин вынул трубку изо рта, и, по-прежнему не глядя на меня, сказал с какой-то — а может, мне только показалось? — обречённостью:
— Я, знаешь ли, собрал о вас достаточно информации. Теперь сопоставив её с тем, что рассказал мне ты, вынужден признать: твои слова меня убедили, и меня это как-то не радует.
— Почему? — весьма благодушно спросил я. Душа моя ликовала одержанной победе, и тому, что Львов оказался пе ред нами чист. Теперь я окончательно утвердился в том, что он не сломался, а просто просчитал Сталина. Рисковал бывший жандарм, конечно, отчаянно, но, в конечном счёте, оказался прав: Сталин (как, кстати, и Ленин) по своему естеству не смог вот так сразу отвергнуть абсурдную, казалось, идею, а потом под тяжестью дополнительных аргументов вынужден был её и принять.
— Почему? — голос Сталина звучал тихо, но отчётливо. — Да потому, что прибыли вы сюда в том числе и за тем, чтобы воспрепятствовать моему продвижению.
Он не добавил «к власти» или «наверх», но этого было и не нужно. Моё благодушие как рукой сняло. Ёшкин каравай! (спасибо, Оля) Вот так и приобретаются враги. И что теперь делать? Спокойно, Ипполит, спокойно… Раз он об этом говорит, то, значит, до конца ещё не уверен, в противном случае промолчал бы. А потом… Не надо нам такого «потом». И такого врага нам не надо. Говорю вполне буднично:
— Зря ты, Иосиф, пытаешься гадать на кофейной гуще. Исходи лучше из фактов. Того Сталина, что был в НАШЕМ времени, здесь нет, согласен?
Ни с чем он не согласен. Дурак я, дурак. Разве он может раздвоиться на «того» и «этого»? Тут никакое сознание не выдержит. На ходу меняю тактику:
— Извини, глупость сказал. Сталин, конечно, тот же, но действует он уже по-другому.
Вот с этим он готов согласиться, по глазам видно. Закрепляй, Жехорский, успех!
— И мы тебе в твоих действиях никак не препятствуем, а ведь могли бы, разве не так?
— Не препятствуете сейчас, но как я могу знать, что не будете препятствовать в дальнейшем?
— Опять ты за своё! — Я заставил себя рассмеяться, хотя в душу повеяло холодком. — Что будет потом, не можем знать даже мы, потому что здесь всё уже идёт по-другому. Иосиф, дорогой, надо руководствоваться тем, что есть, и прилагать усилия, — и тебе, и нам, и всем остальным нашим товарищам — чтобы и потом мы оставались в одной лодке!
Сталин отошёл к окну и долго что-то разглядывал на улице, стоя ко мне спиной. Потом повернулся и пошёл ко мне, на ходу протягивая руку. Я поспешил навстречу. Когда наши ладони соприкоснулись в дружеском рукопожатии, Сталин, улыбаясь, произнёс:
