погибли бы, не вмешайся ты и твой пес-оборотень в Провидение Господне. И, наконец, ты подозревался в святотатстве, заключавшемся в распускании слухов о так называемой «святости» твоей собаки-оборотня, в действительности являющей собой воплощение Зверя, порожденного Адом. Любого из этих подозрений достаточно для того, чтобы подвергнуть тебя пыткам, но я теперь говорю не о подозрении, а об обвинении в твой адрес, поскольку из твоих собственных показаний вижу подтверждение всем подозрениям и доказательство всем преступлениям. Постольку, поскольку это так, и имея в виду особую опасность содеянного считаю единственно возможным и буду требовать у Трибунала осудить обвиняемого согласно одиннадцатому типу вердикта…
Легкий вздох прошелестел по рядам стоящих. Одиннадцатый вердикт инквизиции – это костер! Нелепость и трагическая неизбежность ситуации навалилась на всех присутствовавших, подавила и парализовала. Происходившее никак не укладывалось в сознании людей, еще вчера живших своей обыденной, размеренной и устоявшейся годами жизнью. Какой извращенный ум увидел в Бернаре оборотня, а в его кличке богохульство? Как можно было измыслить обвинение отца Леграна в сношении с дьяволом? Для того ли монахи спасали людей в горах, чтобы выяснять потом, а не еретики ли они, осужденные Святой инквизицией? Все это походило на безумие и нелепый кошмарный сон, и некоторые из братьев уже украдкой ущипнули себя, но чудовищное наваждение не исчезало.
Председатель тем временем продолжал:
– Для дальнейшего расследования этих преступлений обвиняемый и его собака препровождаются мною в Апостольскую нунциатуру в Люцерне, откуда под соответствующей охраной – в Рим, где его судьбу как впавшего в ересь лица духовного звания будет решать Трибунал Апостольской Сигнатуры. Мы выезжаем сегодня же. Правосудию не должно медлить.
Председательствующий наконец умолк, тяжело поднялся, в полной тишине медленно обвел зал стальным взглядом, заставившим опустить глаза всех без исключения, затем остановил его на Бернаре и только тогда с некоторой растерянностью оглянулся на своих помощников. Двое монахов стояли по бокам отца Леграна, нотариус что-то спешно дописывал в своей книге, и заняться собакой было некому.
Никто из присутствующих в зале не пошевелился, чтобы приблизиться к собаке. Справившись с секундной растерянностью, инквизитор вышел из-за стола, прошел вдоль замершего строя монахов, буравя взглядом каждого, наконец ткнул пальцем:
– Ты! Возьми собаку на поводок и посади в клетку, которую можно будет погрузить в карету.
Корнелий, тот самый молодой монах, который привел Бернара в зал, сделал шаг, отделившись от прочих, поклонился и тихо произнес:
– Не в моих силах справиться с этой собакой, святой отец. Он пойдет, только если захочет сам.
– Однако ты сумел привести его сюда. Выполняй приказ, если не хочешь разделить судьбу вашего бывшего настоятеля.
К инквизитору вернулось самообладание. Последние слова были сказаны совершенно бесцветным и от того еще более страшным голосом. Монах, бледный как полотно, сделал шаг в направлении Бернара.
Старый пес почувствовал, как кровь далеких предков, огромных тибетских догов, бойцов и охотников, начала закипать в его жилах. Того, что он сумел понять, было достаточно, чтобы в добродушном и покладистом Бернаре, за всю свою жизнь ни разу не зарычавшем на человека, проснулся дикий зверь, все еще хорошо вооруженный природой и способный постоять за себя и хозяина. Он предостерегающе зарычал, даже не разжимая челюстей, низким, ровным рыком, и звук этот мгновенно пригвоздил к полу и без того не очень-то решительного монаха. Тот лишь развел руками и беспомощно посмотрел на инквизитора.
– Дай ему команду! – инквизитор обратился к настоятелю.
– Этот пес не обучен командам.
– Прекратить издевательство над правосудием! – вновь завизжал председатель и замахнулся на отца Леграна. Удар пришелся в левую бровь. Настоятель отшатнулся, кровь, которую он не имел возможности унять, потекла по лицу. Инквизитор замахнулся для второго удара.
Это было напрасно.
Его рука еще не закончила замах, а бело-рыжее тело уже оторвалось от пола, влекомое неведомо откуда взявшейся силой, распласталось в прыжке и обрушилось на противника, намертво перехватив занесенную для удара руку и сбивая с ног и его, и стоящего перед ним связанного человека. Раздался истошный вопль. Тела на полу переплелись и покатились, опрокидывая стулья и сдвигая с места тяжелые дубовые столы. Монахи-охранники только добавили суматохи, выхватив из складок одежды по дубинке, прыгая и толкаясь, пытаясь, видимо, ударить собаку, но при этом только мешая друг другу. Наконец, один из них изловчился и попал Бернару по голове. Пес взвыл, но руку не выпустил, лишь крепче сжал челюсти, и инквизитор закричал громче. Отчетливо хрустнули кости. Охранник вновь занес дубинку.
– Нет! Не бей его, идиот! Он мне руку откусит! – сумел выжать из себя инквизитор, корчась от боли. – Сделай же что-нибудь, о, Святая Мария!
Последние слова обращались уже к арестованному. Отец Легран силился встать, но у него никак не получалось поймать равновесие со связанными сзади руками. Наконец, охранники догадались поднять его на ноги и снять с шеи веревочную петлю. Получив возможность вздохнуть, настоятель закашлялся и сквозь приступ кашля с трудом прохрипел:
– Отпусти… Бернар…
Собака, однако, не отреагировала на слова. Глаза Бернара были закрыты, он тяжело дышал сквозь стиснутые зубы, но разжимать челюсти не спешил.
– Развяжите меня.
Охранники вопросительно посмотрели на начальника.
– Скорее… – теперь хрипел и он.
Монахи засуетились, пытаясь развязать узлы, потом один из них выхватил откуда-то из широкого рукава рясы нож и перерезал путы.
Утирая кровь, настоятель подошел к распластанному на полу псу. Приступ ярости и удар по голове, по всей видимости, не прошли бесследно для престарелой собаки: Бернар лежал, закрыв глаза, и уши его слегка подрагивали в такт глухому рычанию. Казалось, никакая сила в мире не в состоянии разжать его челюсти. Присев на корточки, святой отец положил окровавленную руку на большую лохматую голову, провел по ней осторожно, нашел место удара, прикрыл глаза и зашептал что-то неразборчивое.
– Скорее же… дьявольщина! Ну! – вновь зашипел инквизитор.
Бернар перестал рычать, открыл глаза и вопросительно посмотрел на хозяина. Тот, вздохнув, едва заметно покачал головой. Бернар, вздохнув точно так же, медленно-медленно разжал челюсти.
– Аааа!.. – в последний раз скорчился инквизитор, когда собачьи клыки покидали его тело. Он тяжело поднялся на ноги, осторожно придерживая искалеченную руку здоровой. – О, Господи, да помогите же кто-нибудь, что вы уставились!
Вдруг всеобщее оцепенение исчезло, сразу же возникло организованное и спорое движение. Кто-то побежал за теплой водой, кто-то взялся распороть изодранный рукав сутаны. Рану быстро обработали, наложили лубок, забинтовали и повесили на перевязь. Бледный инквизитор больше не стонал и не ругался, он сидел, стиснув зубы и прикрыв глаза, ожидая конца процедуры. Наконец, когда всё было закончено, ему поднесли чашу с каким-то питьём. Инквизитор взял её здоровой рукой, вопросительно поглядел на стоящих полукругом монахов. Те, как по команде, в такт закивали головами. Председательствующий пригубил напиток, поморщился, тяжело вздохнул и залпом
