Надо было уходить, но оказалось, что это не так просто. Я бежал на север по тоннелю, но успел дойти только до знака "Граница станции". Меня поймали там, и огромный сибиряк, с которым мы только что плечом к плечу дрались с кировскими, связал мне руки за спиной. Он ухмыльнулся: "Шаг вправо, шаг влево - попытка к бегству, прыжок на контактный рельс - провокация". И меня погнали к Лётчику.
- А с этим что делать?
Лётчик недоумённо посмотрел на своего подручного.
- Ну, типа, новенький на волю хочет. Без спросу ушёл. Я объяснил, конечно, что от нас не уходят, но он...
- Пусть идёт, - и снова затянулся своей вонючей папиросой.
Нет, это был не он. Точно-точно. И я пошёл в сторону "Балтийской" без всякой надежды встретить своих. Собственно, совершенно было непонятно, кто теперь для меня "свои". Владимир Павлович наверняка свалил, а уж в том, что Математик с Мирзо уже на пути к Москве, у меня не было никаких сомнений.
Да только на деле оказалось всё по-другому.
Я увидел странный, еле угадываемый в темноте силуэт человека, выглядывавшего из сбойки. Это был Владимир Павлович, он помахал мне рукой. Математик со своим адъютантом пошли на разведку наклонного хода, а Владимир Павлович остался ждать меня в сбойке между тоннелями. Наши наниматели предложили было трогаться без меня. Я им действительно был не нужен, это Владимир Павлович был у нас железнодорожный спец, а моя лётная карьера кончилась, ни к чему я им был, разве что кинуть врагам под ноги, если нас кто-нибудь будет преследовать.
- "Вперёд! кричал наш лысый математический друг. А я ему так: "А пошёл на...", и сам себе удивился, ведь я отвык ругаться за двадцать лет. Причём я-то знаю, что ругань просто не приводит ни к какому результату.
Я понимал, о чём говорит Владимир Павлович. Бывают минуты усталости и напряжения, когда люди забывают обо всем, чему их научила цивилизация, и такая минута наступила у Владимира Павловича, хотя ни разу я не видел его раздражённым.
- Они ещё помахали у меня перед носом стволами, но я сказал: "Стреляйте! Наконец-то мне представился случай разбить вам нос, прежде чем меня пристрелят. Начинайте, слюнтяи поросячьи!"
Последние слова совершенно не вязались с видом Владимира Павловича, и я решил, что они откуда-то из его прошлой жизни. Мы как бы почуяли волю, словно двое слуг, что понемногу поняли слабые места господ.
Одним словом, Математик с Мирзо проглотили бунт на корабле и ждали меня, чтобы идти на Васильевский остров.
Мой товарищ замолчал, видимо, ожидая, что я расскажу. Но я, медля, сел прямо на бетон, придумывая ответ на понятный, но неозвученный вопрос. Но никто ничего не спрашивал. Владимир Павлович, видимо, догадался, что если я ничего не говорю, всё так плохо, что и рассказывать больно.
И он был прав. Как было написано в каком-то журнале, что я читал в детстве: "Лучше жевать, чем говорить". Эти слова вылетали на картинке у человека изо рта, и его выбор был ясен.
И, вспомнив этот рисунок, я произвёл осмотр консервов мешках и в одной из них обнаружил банку с холодными бобами, перемешанными с большими кусками свинины. Я поманил Владимира Павловича и начал молча жрать. Ложка была с длинной ручкой, одна на двоих, и мы поочередно за пускали её в кастрюлю. Я был совершенно убежден, что ни когда в жизни не пробовал ничего лучше, и это тоже было по вкусу похоже на рассказ в одной из тех книг, что я читал детстве.
- Мамой клянусь, - с полным ртом пробормотал я, - только тут стало понятно, что такое настоящая "большая жратва".
Математик и Мирзо появились в самый разгар нашего приятного занятия.
- Что нас задерживает? - спросил Математик недовольным голосом. - Тронемся мы когда-нибудь или нет?
Вместо ответа Владимир Павлович зачерпнул ложкой бобы, облизал ее и передал мне. Мы не произнесли ни одного слова, пока банка не была вылизана дочиста.
- Ну, ясно, мы тут балду пинали, - сказал я, утирая ладонью рот, - Ничего не делали. И конечно, мы опаздываем. И все это по моей вине. Правда-правда, я понимаю.
Пока мы шли вдоль путей, Владимир Павлович объяснил ситуацию. Оказалось, что Математик с товарищем так и не нашли девушку, что искали, а девушка была им нужна позарез. Всё-таки чувство родства было у Математика, зря я в нём сомневался.
Мы жили в странных помещениях "Технологического института", сразу за мастерскими, поэтому сквозняки всё время доносили до нас запахи пайки, горячего металла и какой-то химии. Место было неважнец, сырое, да и питание скудное.
И дни шли не слишком весёлые, хоть я и радовался каждому. Дни страшные, голодные, когда дневная пайка сводилась к заметной горстке отвратительной толокнянки на лаваш. Но я любил, горько любил эту ужасную, хрен откуда взявшуюся, с каких йодистых и илистых берегов появившуюся, невскую сырость.
На стене Владимир Павлович указал мне табличку с указаниями. Там, на картонке с жёлтыми пятнами, значилось: "15 СВК в составе ГРД, ООД, 1/2СГ 2АЦ (это 2/7 КПТ), ГМЕХAT и 1 СГ без 1 зв. следует для выполнения СНАВР На ОНХ МАШ 32 в районе КПП 11, 12, 8 по выводу людей КЗ ПРУ13 и убежищ 10,11 и дальнейшей работы в ОП ОМП согласно приказу НГО ОНХ-2".
- Что это за галиматья? - спросил я.
- Это не галиматья, - отвечал Владимир Павлович, - это Совершенный новый язык, сейчас почти утерянный. Я и то не помню все слова. Вот ОНХ это объект народного хозяйства, ПРУ противорадиационное укрытие, СВК сводная спасательная команда. СНАВР срочные и необходимые аварийно-восстановительные работы. А вот из чего у них состояла команда, я и не понимаю. Вот ГМЕХАТ это что-то механизированное... Нет, не помню. В общем, "в восемь радиационная тревога, в девять начинаем полную эвакуацию". Двадцать лет, значит, висит, а может, и все сорок, судя по "народному хозяйству". Никуда не делась, а где эти спасательные команды, где этот объект народного хозяйства номер два?
Но за то время, пока я вёл свои, слава богу, неудачные поиски, Математик вёл свои, и они были куда более перспективны.
Оказалось, что Математик нашёл ссылку на какого-то Ваську, который мог знать таинственную девушку. Ему объяснили, что Васька это Васильевский остров, да только и тут он проявил настойчивость и нашёл возможный адрес девушки. Ему кто-то помогал из местных, и сдаётся мне, небескорыстно.
Владимир Павлович демонстративно поинтересовался местом, куда предстоит держать путь. Я его про себя одобрил, теперь я уже много чего узнал о подземном Петербурге: и об огромных городах, и об анклаве мусульман на севере, которые жили у Озерков и Коломягах. В Курбан-байрам, кстати, запах баранины доходил до "Петрогадской". Я узнал о войнах за запретный товар на "Улице Дыбенко" и о мрачных Блокадниках, существах, что жили вечно и понемногу стали оракулами и судьями. В общем, довольно я узнал, например, что есть масса мест, куда чужак, едва сунется, сразу превратится в экспонат Кунсткамеры. Только плавать будет не в спирте, а в подземных реках. И Владимир Павлович настойчиво спросил: