Ознакомительная версия.
— Спите?
— Нет! Я думаю!
— Полезное дело, особенно среди ночи. О чём, если не секрет? — Ивенскому тоже не спалось.
— Я думаю о господине Кнупперсе! — принялся излагать Удальцев, радуясь возможности нарушить гнетущую тишину. — Мне кажется, он британский шпион, или, может, французский… Это он организовал убийство магов, чтобы расстроить дело с порталом, а потом приставил гончую, чтобы мешать расследованию.
— Не исключено, что убийца — Кнупперс, — откликнулся Роман Григорьевич. — Я даже готов согласиться, что он стремился именно сорвать наведение портала, а не получить выгодный заказ, ведь в последнем случае было достаточно одного-единственного убийства, второе — явное излишество. Не понимаю одного: почему вы решили, что для этого он должен быть шпионом?
— Ну, как же? — Титу Ардалионовичу именно это казалось самым очевидным. — Ведь его цель — навредить враждебной державе, нам навредить! Зачем бы русскому человеку, преданному царю и Отечеству, препятствовать столь великому прожекту?
— О! — сказал на это Ивенский. — Русские люди порой бывают до того странными — и не догадаешься, что у них на уме! Но версию вашу мы проверим, она имеет право на существование. А теперь засыпайте, и не пугайте меня больше. Мне показалось, вы перестали дышать.
Тут Тит Ардалионович устыдился, и больше начальство в ту ночь не пугал — нашлись другие желающие.
Проснулся Роман Григорьевич оттого, что спиной ощутил на себе чей-то пристальный взгляд — была у него такая необычная способность, безошибочно чувствовать чужие взгляды. «Удальцев?» — была первая мысль, тут же отвергнутая: зачем бы Титу Ардалионовичу таращиться на него среди ночи? Воры? Или?…
Осторожно, притворяясь крепко спящим, Ивенский перевернулся на другой бок, взглянул из-под опущенных век…
Белые круглые глаза смотрели на него из темноты. Да, это определённо были не воры.
— Удальцев! — позвал Роман Григорьевич полушёпотом. — Эй! Проснитесь!
Тот вскочил, заспанно моргая.
— Удальцев, вы ЭТО тоже видите, или мне чудится?
— Да-а! — откликнулся юноша панически. — Это опять она! Ой, мамочки!
Но это была не она. Роман Григорьевич на всю жизнь запомнил глаза чёрной гончей — молочно-белые, без зрачка, будто бельмами закрытые. Глаза же ночного гостя, хоть и были белыми, но отливали желтизной, будто две маленькие луны. И зрачки у него имелись — большие, круглые, как у птицы, в окружении узкой и от этого почти незаметной серой радужки. Взгляд пришельца был вполне осмысленным, поэтому Роман Григорьевич решил пойти на переговоры.
— Ты кто таков? Зачем явился среди ночи? Вот городового кликну! — брякнул так, и самому смешно стало: можно подумать, ночные чудовища боятся городовых!
Послышалась возня, глаза часто заморгали.
— Я эта… Дяденька прислали! — голос был хрипловатым, нечеловеческим. Впрочем, чего можно ожидать от обладателя таких глаз? Не столько испуганный, сколько заинтригованный Ивенский потянулся к столику, зажёг лампу.
Верно говорят — у страха глаза велики, с перепугу можно и простого, безобидного домового за чёрную гончую принять! Да, это был именно домовой, обитатель пыльных запечий, тёмных подполий и чердаков. Ростом в аршин с малым, кожа серая, голова лысая, борода до пят, одет в серое, опрятно, но сам босиком.
— Зачем же ты людей по ночам беспокоишь? — напустился на него Роман Григорьевич, раздосадованный глупым своим испугом. — А ещё говорят, в дорогих гостиницах и домовые особые — степенные, не озоруют никогда! Утром велю хозяину, пусть зовёт колдуна, чтоб тебя с места сжил!
Домовой переполошился.
— Ай! Ай! Не надо колдуна звать, неповинного гнать! Ведь мы нездешние, с Васильева острова мы! Дяденька нас прислали, велели кой-чё передать!
Роман Григорьевич сел, завернувшись в одеяло. Велел раздражённо:
— Ну, так передавай, что велели, да убирайся, откуда пришёл! — ему отчаянно захотелось спать, наскучила вся эта мистическая канитель.
Тут домовой приосанился, прокашлялся, пригладил бороду и принялся обстоятельно излагать.
— Так что, призвали меня дядюшка и наказали: ступай, говорит, разыщи гостей московских, и передай. Поутру пусть непременно навестит меня старшой, сам-один. Переговорить надобно по делу, его ын-те-ре-суюшшему, — последнее слово далось ночному гостю явно не без усилия.
— Ясно, — кивнул Роман Григорьевич утомлено. Он слышал, что маги нередко используют мелкую нежить в качестве посыльных: и удобно — уж эти-то любого отыщут, из-под земли достанут, и слугам платить не надо, и секретность будет соблюдена. — Но неужели нельзя было утра дождаться, а? Будить-то зачем?
— Я ведь не будил, — отчего-то оробев, возразил домовой. — Вы, господин, сами пробудилися, а я стоял тихенько-тихенько, ждал. Разве бы я посмел будить? Я таких, как вы, страсть боюся!
— Людей, что ли? — удивился Роман Григорьевич. — Домовые боятся людей? С каких это пор?
— Не-е! — затряс лысенькой головёнкой пришелец. — Людей мы не боимся, чего их бояться, ежели они ни на что не способны: ни в стену пройти, ни веником обернуться. Ночью на человека навались посильнее — он и помер! Какой тут страх? Мы других, таких, как вы, боимся. Ка-ак глянете глазом — аж внутре всё обмирает…
— Ладно, — перебил Роман Григорьевич вообразив, что домового ему послали нездорового на голову. — Скажи, где твой дядюшка живёт, и сгинь. Не то и вправду ка-ак гляну!
— Говорю, говорю, — подобострастно закивал тот. — Васильев остров, Новый Амстердам,[19] Косая линия, собственный дом колдуна Ворона. Спросите — любой вам покажет…
— Спросим, — обещал Ивенский. — Исчезни.
Посыльный раскланялся и вместо того, чтобы, по обыкновению всех домовых, скрыться в стене, медленно истаял в воздухе, как и не было. Видно, приказание страшного Романа Григорьевича он воспринял слишком буквально.
Удальцев повалился на подушку в надежде продолжить грубо прерванный сон, но тут прицепился Удальцев, чрезвычайно взбудораженный от любопытства.
— Ваше высоко… тьфу! Роман Григорьевич! А о чём это он толковал? Почему домовые вас боятся? Вы разве не человек?!
— Нет, конечно, — ответил Ивенский с большим достоинством. — Какой же я человек? Разве похож я на человека? Я этот… как его… — не сразу придумалось, — зверь василиск! У меня и тело львиное, и хвост змеиный, а вместо папеньки Григория Романовича — чёрный петух!
— Роман Григорьевич! Это вы так шутите, да? — догадался юноша.
— Нет, я убийственно серьёзен! — фыркнули его высокоблагородие и зарылись носом в подушку.
Ознакомительная версия.
