Священник замолчал.
Все, кроме воеводы, тяжело сопели и напряженными взглядами буравили его.
— Так что же, отче, — спросил, улыбнувшийся в усы воевода, — ты мнишь, что им надобно простить должников?
— Истинно так. И более должников не плодить среди боевых товарищей. Ибо воина кормит сабля, а не ростовщичество. Андрей показал, как приумножать свое благополучие для воина. А заодно и умиротворить округу, защитив земли и позволив хлебопашцам делать свое дело, а не по оврагам прятаться.
— Ты… — тихо прошипел другой сотник. — Как ты смеешь?
— Я? — удивительно холодно спросил отец Афанасий. — А не ты ли позапрошлым летом первым улепетывал от татар? Уж не боялся ли ты подставлять спину тем, кому все эти годы обиды и притеснения творил?
— Я ПОМОГАЛ ИМ!
— Бог тебе судья, — примирительно ответил священник, а потом повернулся он к воеводе и добавил. — Ты спросил меня, и я ответил. От алчности добра не жди. Алчность не знает границ. Алчность пропитана ядом и отправляет все с чем соприкасается, плодя лишь злобу и ненависть. Сие не по старине и не по вере. Но я, как лицо духовное, приму любое решение полка и поддержу его.
— Любое? — открыто уже улыбнулся воевода.
— Я — да. Но что скажет народ? Ведь купцы и ремесленники уже открыто судачат, называя старшин мироедами и лихоборами. Они говорят, что из-за их алчности татары ни раз и ни два сжигали посад, вводя людей в разорение. Даже бабы у колодцев болтают, будто бы из-за ненасытности старшин вся округа тульская лежит в разорении. — произнес священник и повернувшись к старшинам продолжил. — Как вы людям в глаза смотреть станете? Вам же во след плевать будут. Да, долги позволят вам остаться старшинами. Но ежели придется идти в бой. Разве должникам вы доверитесь? Разве без робости пойдете на смерть, не опасаясь удара в спину?
Наступила тишина.
Молчал отец Афанасий. Молчали и все остальные. И тяжелого сопения уже не наблюдалось. Они думали. Напряженно думали.
Наконец один из десятников огладил бороду, усмехнулся и произнес:
— Вот постреленок! Эко все повернул!
— Чародей, не иначе, — согласился с ним один из сотников.
— Ты мнишь, что Государь наш и Святая православная церковь станут иметь дело с чародеем поганым? — строго спросил священник.
— Прости отче, оговорился.
Ну а дальше все пошло-поехало. Разговор перешел в куда более конструктивное русло. Старшины стали прикидывать сколько смогут «снимать» урожая с татарских охотников за людьми. Если за ними целенаправленно ходить… на охоту. Прикидывать это в рублях. И так далее.
Воевода же, осторожно подмигнул отцу Афанасию. И тот ответил ему легким, едва заметным кивком. Они успели обсудить этот вопрос до общей встречи и найти решение, которое бы всех в целом устроило. А главное — устранило совершенно ненужное напряжение в полку. И, что немаловажно, усилило его…
[1] В обычных условиях лошадь нужно просто утыкать стрелами, чтобы надежно свалить. Если это, конечно, не получится «lucky shot». Или речь не идет о достаточно мощных луках и стрелах с бодкинами, обеспечивающими им глубокое проникновение в ткани. Но луки в степи традиционно не отличались особой мощностью, так как это не требовала их тактика применения. В даль они не стреляли. А точные выстрелы накоротке требуют легких луков с минимизацией всякого рода вибраций. Поэтому встретить в степи лук с натяжением более 25–30 кг (55–66 фунтов) можно было лишь случайно. Багатурские же луки с солидным натяжением были очень редки и носили ритуально-статусный характер, нередко позиционируясь как «оружие великого предка, которое никто не может натянуть, ибо предок был велик». Стрелы же с наконечниками в духе бодкин также мало употреблялись. По сути такого рода наконечники массово вошли в обиход только у английских лучников из-за узкой специализации. В степи же предпочитали что-то, оставляющее более широкую, но менее глубокую рану.
[2] Две тысячи рублей — это стоимость не коней, а совокупная смета.
Часть 2. Глава 6
Глава 6
1554 год, 29 июня, где-то южнее Тулы
Немного пошумев и устроив изящный демарш с голыми всадниками Андрей решил отвести отряд на отдых. Но туда, где его скорее всего искать не станут. Забравшись заметно южнее и восточнее. И облюбовал себе местечко в лесу, через который протекала небольшая речка. Тут тебе и водопой, и тишина, и покой, потому что татары в лес обычно не углублялись. А следы копыт на влажном лесном грунте они убрали, чтобы не смущать никого.
Место было примечательно еще и тем, что в округе хватало старых невысоких курганов. Явно каких-то древних погребений. Каковых хватало от Ладоги до Кавказа, ибо очень многие культуры индоевропейцев в старину их практиковали. Степняки мусульманами были в эти годы все еще лишь декоративно, держась в целом старого-доброго тенгрианства, с его культом предков. Что позволило Андрею прийти к выводу о нежелательности отдыха для них в этих местах. А ему и его людям — в самый раз. Подчиненные, к слову, тоже не сильно рвались здесь останавливаться. Но перечить своему безусловно удачливому командиру не стали.
Зачем им было отдыхать?
Так раненые есть. И вообще уставшие от непрерывного напряжения в походе. Ну и подумать, что делать дальше.
Андрей предполагал, что его выходка изрядно разворошило «осиное гнездо». Так что достаточно скоро новость о ней разлетится по округе. И он мог держать пари — степняки скооперируются, чтобы его зажать и уничтожить. Признаться, он и сам не мог подумать, выезжая в этот поход, что у него получится так пошуметь. И теперь не до конца понимал, как этим джокером[1] распорядиться.
В таком формате они и провели несколько дней, пока в один прекрасный момент, Зенон не прибежал со сдавленным криком:
— Татары!..
Камал ехал на своем жеребце и ловил с наслаждением редкие порывы ветерка. Жара стояла несусветная. Но его настрой был более чем замечательным.
Два года он организовывал малые набеги. И два года «улова» почти не было. Во всяком случае его хватало только для того, чтобы компенсировать затраты на поход и как-то прожить до следующего. В этот же раз ему повезло. Теперь за ним шла вереница из захваченных в плен людей.
Сорок семь юниц лет десяти-двенадцати весьма приятной наружности. За каждую из них дадут в Кафе много. Так-то как пойдет, но он рассчитывал выручить точно по тысяче, может по полторы акче[2].
С ними шло еще двадцать девять баб постарше. Но тоже не старух. С виду статных и приятных. За них давали поменьше, но тоже прилично.
Девяносто два мужика шли связанные в три колонны. Эти стоили мало, но и торга долгого не требовали. На галеры гребцы всегда требовались. Да и в рудниках кто-то должен был работать.
Имелись и мальчики. Сорок три паренька совсем юного возраста. Их ждала судьба куда более мрачная, чем смерть на рудниках. Он во время этого похода специально их ловил под заказ. Многие из них умрут в процессе, выживших же сломают, превратив покорные сексуальные игрушки для ценителей, и продадут за очень и очень большие деньги. Дороже любой красавицы. Ему, правда, перепадет лишь часть этой цены. Но и эти деньги весьма немалые.
Лошади же заводные и вьючные еле шли шагом, ломясь от нагруженного на них добра. Понятное дело, с селян много не взять. Но и зерно — уже дело, особенно в степи, где его никто не выращивает. Хотя и другого хватало. Тряпки, железные инструменты, меха и много еще чего.
Его отряд и три группы ловцов же, собранные в единый кулак, обеспечивали чувство безопасности. Вряд ли на такую толпу кто-то нападет. И это грело. Ведь по самым скромным подсчетам общий улов его предприятия должен был превысить двести тысяч акче или где-то за полторы тысяч рублей. И он цвел. Его душа пела. Он уже предвкушал, как подарит своей возлюбленной дорогие ткани и украшения. Как будет праздновать. Как будет радоваться жизни…
— Привал! — скомандовал Камал и махнул рукой в сторону леса и небольшую речушку, втекающую в него.
