— Поблагодарить тебя хочу, — неожиданно сообщил он мне. — Здорово ты этого майора умыл, будет знать, как со мной связываться.
Я взглянул на расстроенное лицо капитана.
— Что молчишь-то? — продолжал подполковник.
Служить-то как собираешься?
— Как прикажете, — молодцевато гаркнул я.
— Как прикажу. Знаю я вас, интеллигентов. Специальность освоил?
— Он еще не занимался в группе, — вмешался капитан, — он же другим занимался.
— Со специальностью радиста знаком, — сказал я. — Имею второй класс и права водителя профессионала. Изучал в ДОСААФ.
— Вот! — сказал комполка, укоризненно посмотрев на капитана. — Знает специальность, что ж его в полку мариновать? Отправим его на точку, в роту Буйнова, там специалистов нехватка, дежурить на КП некому. А пока дней на семь загони его в посудомойку.
Подполковник был ветераном, — это чувствовалось. Правда он не учел, что небольшая доза гипосульфита, обыкновенного фотографического закрепителя, вызывает понос, а в армии боятся даже намека на дизентерию. Я благополучно отлежался — в санчасти, пока были про ведены все анализы, а потом отбыл в роту Буйнова, базирующуюся в безлюдье уссурийской тайги, так и не повстречавшись с кухонным старшиной. Не надо думать, будто в армии я только хулиганил. Три года тогда служили, призванному летом, пришлось тянуть лямку три года с половиной. Я считался лучшим специалистом части, освоил пять смежных специальностей, имел семь внедренных рацпредложений, первый разряд по стрельбе и самбо, получил медаль за спасение населения во время наводнения в районе Владивостока, а на время учений меня забирали прямо с “губы”, если я там в это время сидел. На командном пункте я самолично смонтированным радиоключом двух сторонней передачи выдавал данные локаторной про водки самолетов противника, минуя длинную цепочку планшетиста, считывающего, записывающего, — прямо с локатора.
А ввязывался я в эти анекдотические истории скорей всего потому, что не понимал, зачем специалиста, работавшего в двухсменку через шесть часов на шесть, занимающегося охраной воздушных границ, то и дело отрывают на какую-то нелепую строевую или политучебу…
Из ступора меня вывела живость донора. Мальчик куда-то спешил. Поезд остановился, мальчик выпрыгнул и прямо к торговкам, знающим потребности призывников.
«Вот самогончик, чистый как слеза, всего по рублю за бутылку», — протягивает тетка мутную жидкость.
«А вот московская, по три пятьдесят (вместо 2-87), берите — последняя».
Гудок, по первым путям несется курьерский, мой мальчик вялый с похмелья неловко отшатывается, спотыкается и рушится головой на тормозную колодку вагона.
Темнота усиливается, звуки исчезают!
Глава 23
Лежу на кровати. Шевелю рукой, все нормально. Я снова хозяин этого тела. Пытаюсь встать, голова начинает кружится. Полежу лучше.
Входит девушка в белом халате. Или молодая женщина, я как-то перестал их четко дифференцировать, все кажется, будто малолеток совращать собираюсь. Это менталитет деда и прадеда так меня смущает. Но сейчас я не дед и уж конечно не прадед, я пацан, которому двадцати нет. И такая реакция на девушек вне нормы.
— Ну что, герой, как себя чувствуешь? — обращается девушка ко мне.
— Голова кружится. А я где?
— Веселый город Биробиджан, где евреев не зовут жидами. Сотрясение мозга, тебе теперь придется своих призывников догонять, отлечишься — сказано зайти в военкомат.
Руковерам никогда не уйти от своей нации, надо было мамину фамилию взять, армянскую. Но тогда не попал бы в Израиль, а помер бы в перестроечной России от рака, в Израиле его удачно залечили. Бесплатно.
Но ежели у меня сотрясение, то с неделю беспокоить не будут. Интересно, чем в этом времени лечат сотрясения и есть ли уже ноотропные препараты. Впрочем, какая разница, главное — я могу все исправить, избежать этой ненужной мне повторно обязанности, Родину я могу и без армии защитить своим знанием будущего.
Все это я обдумал между прочим, а в голове цвела главная идея — ретроградная амнезия! Палочка — выручалочка всех добропорядочных попаданцев. И от армии закошу, и странности мои станут объяснимы.
— Хороший город, а кто я? Я что — еврей?
— Ты солдат-призывник, у тебя сотрясение мозга, — повторила медсестра, — Даже если произошло легкое сотрясение, необходим постельный режим не менее пяти суток. Выпишем, если осложнений нет, примерно на 7-10 день. Однако лечение сотрясения мозга в домашних условиях должно длиться еще некоторое время. В домашних условиях важно как можно больше отдыхать — умственно и физически. Ты где живешь?
— Не помню, извините.
— А что помнишь?
— Что красивым девушкам надо цветы дарить.
— Молодец, но я не о том спрашиваю.
Начавшийся диалог прервал врач. Представился:
— Борис Моисеевич, ваш лечащий врач. Будем лечить, обезболим, успокоим, поможем заснуть. Вы как себя чувствуете?
— Доктор, я не помню как меня зовут.
— Небольшая амнезия, это бывает, вы шибко ударились. Как говорится, проверили на прочность вагон — он оказался крепче вашей головы. Ничего, полежите, отдохнете, все наладится. Наденька, как зовут пациента?
— Руковер Владимир Исаевич, из Сибири, призывник. Мне сопровождающий лейтенант его паспорт отдал и призывное свидетельство, он должен после лечения в военкомат зайти.
— Руковер… А вы, батенька, случаем не сынок Исай Михайловича Руковера, врача?
— Скорей да, чем нет, но не помню. А вот из семьи врачей — таки да. Мне в голову лезут слова о лечении сотрясения: анальгетики, седативные вещества, барбитураты.
— Ну, до барбитуратов дело не дойдет, а вот клофелинчику мы вам уколем, поспите. (Наиболее «популярным» этот препарат был во времена Советского Союза, чаще всего его назначали пациентам с гипертоническим кризом, глаукомой и некоторыми глазными, психическими и неврологическими заболеваниями. Был изобретен в 60-х годах прошлого века, и с этого момента над веществом начали проводить различные исследования и тесты).
— А можно без клофелина?
— И что мы имеем против такого хадаш тоф (нового, хорошего иврит) лекарства?
— То что оно новое.
— Какой осторожный молодой человек. Ладно, уколем морфина. Надеюсь против старинного морфина вы не будете становится в позу?
Доктор ушел, Надя поправила подушку и тоже ушла. Я, стараясь не шевелится и не будить боль, расслабился.
В прошлой жизни я был в этом городе, году где-то в 1968. Ехал в Иркутск, на вокзале в Хабаровске обворовали, заначку не нашли. Решил добрался до Биробиджана, в провинции всяко легче подзаработать или дождаться перевода от родни. У вокзала прильнул к небольшой пивнушке. Пройдя вдоль очереди от ее хвоста до головы, протянул переднему деньги:
— Возьми по две кружки — себе и мне.
Допивая вторую кружку, обратил внимание на своего напарника. Выглядел он вполне прилично — кургузый мужичок в опрятном дешевомкостюме. Он что-то рассказывал мне перед этим, но я плохо его воспринимал.
…брага откипела на балконе, — уловил я конец фразы и переспросил:
— На каком балконе?
— Таки я вам и говорю, что у меня на балконе стоит целый бидон готовой браги.
— А жена? — спросил я невпопад.
— Уже давно в отъезде, у родичей в деревне. А я вот дома. С сыном и дочкой.
— Тогда что же мы тут делаем? — спросил я. С меня пузырь, пить будем водку, а похмеляться брагой!
Дальше было все проще. У работника обувной фабрики, Льва Моисеевича, оказалась небогатая трехкомнатная квартира в окраинном микрорайоне, и жилище это, как мне показалось, дышало пьяным гостеприимством. С четырнадцатилетним сыном и двадцатилетней дочкой я быстро нашел общий язык — ребята, похоже, привыкли к безденежным алкашам — отцовским корешам, и на меня смотрели, как на богатого родственника.
Дочку Льва Моисеевича по-мальчишески звали Сашей. Она и выглядела, как мальчишка — невысокая, тоненькая, с едва обозначившейся грудью и курносым веснушчатым лицом. Еврейское происхождение проявлялось в ней только, пожалуй, жадностью. Я видел, каким взглядом она проводила мелочь, которую я дал пацану на мороженное. Мальчишка Беня был, наоборот, ярко выраженным андом внешне, но отличался бесшабашной душой руского.
