белой горячкой…
Солдаты попытались было поднять хотя бы одного, но затея оказалась зряшной.
— Дела-а, — протянул капитан. — Кажется, учения сегодня не состоятся. Как думаешь, Александрович?
Фельдфебель был настроен более оптимистично:
— Почему не состоятся? Ещё как состоятся! Только не сей момент, а часика эдак через четыре.
— Утешил, братец, — фыркнул капитан. — А сейчас что делать?
— А сейчас, Ваше благородие, сделаем мы одну штуку…
Через несколько часов капитан и его маленький отряд вернулись. В сарае слышались отборный мат и шум драки. Когда Еланин заглянул в дверной проём, то увидел, что «ополченцы» отчаянно дерутся. Судя по крикам, каждый обвинял каждого в краже оружия…
— Отряд! — крикнул фельдфебель. — Выходим строиться. Бегом пошли, рыбы землеройные, копытники беспорточные! Его благородие долго вас ждать будет, хохлы малороссийские?!
Эти слова окончательно дезорганизовали «войско». Никто даже не рискнул огрызнуться. Народ понуро вышел и стал выстраиваться в две шеренги.
— Здравствуйте, казаки! — бодро поприветствовал капитан. В ответ что-то хрипло пробурчало.
— Плохо, хлопцы. Очень плохо, — скривился капитан. — Мявкнули, «як боровки кистрированы». Послушайте, как нужно приветствовать командира. И кивнул фельдфебелю и солдатам: «А ну-ка, братцы, покажите!» В три глотки те рявкнули на вдохе-выдохе: «Зд-равия желаем, Ва-ше Высокоблагородие!» так, что вездесущие вороны с перепугу перестали каркать.
— Заместителю командира отряда Гречухе — доложить обстановку! — потребовал командир.
Наказной атаман вышел из строя. Чувствовалось, что силы в нём хватает только на то, чтобы удержаться на ногах. Но всё-таки героическими усилиями Грицко выдавил из себя:
— Ваше приказание выполнено, пан капитан. Меркитантку выгнали в шею. Всё, что оставалось — выпили!
Солдаты, не исключая «Ляксаныча», тоскливо посмотрели на своего офицера. А «пану капитану» чуть подурнело. «Что же это такое получается? — подумал он. — Я сам и виноват!» А деваться-то действительно некуда. Сам же вчера и сказал: «Допить остатки!» Но кто бы мог подумать, что оставалось так много?!
Но признавать нелепость нельзя. И капитан, сдерживая смех, строго спросил:
— Молодцы, казаки. Хвалю. Умеете приказы выполнять. Но уж если пьёте, то почему часовых не выставлено? Почему без оружия?
— Та выставлены ж оне былы, — злобно прорычал атаман, вытаскивая из-за строя беднягу-часового. — Тильки вин, сволочь малотверёзвая, приняв на хрудь и заснул.
Судя по внешнему виду, досталось «малотверёзвому» изрядно. Кажется, зубов уже точно нет.
— Ладно, хлопцы. С оружием — разберёмся, — немного успокоил капитан свой личный состав. — А для начала научимся строиться, как положено. И, как положено, ходить…
«Как положено» — это легче сказать, чем сделать! С рекрутов, бывало, сто потов сойдёт, пока они «право» и «лево» запомнят. А ещё двести ручьёв — пока научатся строем ходить, чтобы были положенные сто двадцать шагов в минуту.
Капитан вовсе не собирался делать из «Козаков» строевое подразделение. Какие там шаги под флейту и барабан! Да и музыкальных инструментов не наблюдалось. Заставляя людей ходить строем, Павел Николаевич хотел, чтобы «войско» хотя бы чуть-чуть имело представление о дисциплине. Правда, ходить строем с непривычки — очень трудно. А если добавить ко всему этому сугробы да состояние изрядного похмелья, то… Однако «козаки» справились. И с похмельем справились, и с шагистикой. Конечно, в ногу ходить они так и не научились, но… Теперь, по крайней мере, колонна не будет растягиваться во время марша. А строевую песню учили все вместе…
Господин капитан держал перед глазами памятную книжку, в которой были записаны слова. В похмелье есть один несомненный плюс — человек нацеливается на выполнение какой-то задачи. А чем больше желание «подлечиться», тем сильнее и желание с задачей справиться.
При этом капитан не сомневался, что горилку казаки вчера выпили не всю…
Оружие, к вящему удовольствию ополченцев, было найдено в ближайшем сугробе.
Через несколько дней генерал-майор Волконский решил покинуть гостеприимный Могилёв и идти дальше, к столице.
За это время численность восставших увеличилась до десяти тысяч штыков и пяти тысяч сабель. И чтобы оценить численность войск, уход из города был превращён в настоящий парад. Ополченцы, шедшие вразвалочку, но почти правильным строем, ошарашили «строевой», в которой строки Пушкина переплелись с малоросской песней. Запевала (тот самый кулачный боец) пропевал:
Птичка божия не знает Ни заботы, ни труда; Хлопотливо не свивает Долговечного гнезда.
А дальше, вместо припева, казаки грянули; «Ох, летела горлица, да коло хаты!»
Потрясённый Волконский только и спросил у Еланина:
— Капитан, а почему «Птичка божия»?
— Ну, Ваше превосходительство, не брать же мне было «Старый муж, грозный муж».
Генерал, жена которого — Мария Николаевна, урождённая Раевская, — была моложе на семнадцать лет, только поморщился.
— Ну, Сергей Григорьевич, — успокоил князя подполковник Муравьёв-Апостол, — не всё нам Давыдова петь. Пусть и Пушкин будет. Кстати, а «ахтырцы» отчего-то сегодня молча проехали. К чему бы это?
— Муравьёв, когда узнал, что его кумир теперь у Рыжего Мишки кавалерией командует, запретил своим гусарам даже имя Дениса Васильевича вслух произносить. А новой песни ещё не разучили, — пояснил Волконский. — Ну да ладно, пока до Петербурга дойдём — что-нибудь да выучат.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
БРАТЬЯ ПО «ЦАРСТВЕННОЙ» КРОВИ
Февраль 1826 года. Москва
Хотя и говорят, что день начал понемногу прибывать, но этого ещё никто не заметил. Москвичи как
