Литвиновой, и нажал на вызов. Лиза взяла трубку быстро:
— Слушаю вас, Павел Филиппович, — послышался в динамике ее настороженный голос.
— Простите, я совсем забыл уточнить. Вы говорили, что друзья у Ильи были из приютских.
— Да, — растерянно произнесла Лиза.
— А в каком приюте воспитывался ваш муж?
— Приют святого Петра, — ответила Литвинова.
— Спасибо, — поблагодарил я собеседницу и отменил вызов. Убрал телефон в карман и обернулся к Фоме:
— Знаешь, где приют святого Петра?
Слуга кивнул:
— Так как же не знать? Почитай в центре.
— Тогда поехали, — распорядился я и Фома завел двигатель.
* * *
Приют Святого Петра и правда был почти в самом центре. Двухэтажное здание из красного кирпича спряталось за большим храмом, у ворот которого стоял величественный памятник, изображающий парня, который сидел на вставшем на дыбы коне. На всаднике был военный мундир, а в правой руке тот держал саблю.
Статуя была частью скульптурной группы, которая называлась «Великая Империя». В эту саму группу входили четыре фигуры, которые были расставлены у крупных сборов города. Эта статуя называлась «Рождение». Пётр вел объединившиеся дружины в бой за свободу и независимость.
Фома остановил «Империал» у ворот и обернулся его мне:
— Прибыли, вашество.
Я кивнул и вышел из салона. Потянулся, одернул полы пиджака и поправил узел галстука. А потом неспешно пошел по широкой, мощеной брусчаткой дороге к створкам ворот. Раздал просящим мелкие купюры, которые мне предусмотрительно выделила для подобных трат Виноградова, и вошел на территорию храма.
По старому закону Империи, ни одно строение Петрограда, посвященное Искупителю, не должно быть выше собора святого Луки. Но это здание было немногим ниже центрального собора города. Оно было возведено в честь окончания гражданской войны, в которой юный император Пётр смог объединить лояльные его семье кланы старого боярства и свергнуть с престола совет европейских ставленников. Это и было основанием Империи, которая стоит до сих пор.
Фасад собора украшали десять колонн, на которых были изображены гербы семей повстанцев — пять с каждой стороны от широких дверей, а венчал композицию большой, расправивший крылья ангел, который был установлен над входом. Ангел был повернут лицом в сторону севера. Глаза слуги Искупителя были завязаны отрезом ткани, что символизировало, что дети Искупителя слепо исполняют волю творца. А в руке у статуи был обнаженный клинок.
Огромные, во всю стену окна собора оказались сложены из разноцветных кусочков стекла, каждая из которых составляла собой сцену событий тех дней. На первой был представлен совет бунтовщиков. За столом собрались представители десяти семей, которые позже получат дворянство. Во главе стола сидел молодой парень лет шестнадцати, который был поразительно похож на молодца с памятника.
Вторая мозаика изображала мятеж, когда лояльные Петру бойцы пробивались к зданию Совета, где уже собиралась гвардия и верные совету семьи. И наконец на третьей мозаике был изображен тот самый парень с мечом на коне. Где-то впереди были видны убегающие на север интервенты и прислуживающие им семьи, которым повезло выжить в городской бойне. А над правым плечом юноши красовался расправивший крылья ангел.
Панорама завораживала, и без слов передавала то лихое время, в которое жила страна. Впрочем, оценить красоту летописи тех дней пришел не я один. То здесь, то там, по широкому двору сновали стайки экскурсий. А гиды на разных языках пересказывали слушателям эту историю. Те же кутались в широкие рясы, выданные им ушлыми торговцами, которые уверяли, что всем иноверцам стоит именно в таком виде посещать храмы.
Я обогнул громаду собора, прошел по дороге к огороженному приюту, потянул за ручку калитки. Петли ее протяжно заскрипели, заставив меня скривиться, словно от зубной боли. Затем я прошел в тенистый сквер, в центре которого виднелось двухэтажное здание из красного кирпича.
— Вы к кому, мастер?
Окликнувший меня вежливый голос оказался не женским. И я обернулся. В нескольких шагах от меня стоял мужчина лет сорока в черной рясе Синода.
И лишь пару секунд спустя я заметил нашивку охраны.
— Меня зовут Павел Филиппович Чехов, — ответил я, вынул из кармана удостоверение, раскрыл его и показал охраннику. — Мне нужно поговорить с матерью-настоятельницей.
Мужчина удивленно поднял бровь:
— Вот как? О чем же? Наше заведение является образцово-показательным, так что вряд ли нашему воспитаннику потребовалась помощь адвоката.
— Я приехал по поводу вашего выпускника, — ответил я и пояснил. — Ильи Литвинова.
— А, как же, наслышан, — произнес охранник, помрачнев. — Идемте, я вас провожу.
Он указал рукой в сторону дверей и направился ко входу. Я последовал за ним.
Внутри приют сильно отличался от заведения, где росла Райская. В здании только недавно сделали новый ремонт, в холле стояли кадки с цветами, а на свежеокрашенных стенах висели рисунки и поделки воспитанников.
У входа нас встретили еще двое бойцов с нашивками на рясах. И я удивленно поднял бровь: интересно, что это за приют, раз территорию охраняют трое бойцов?
— Это школа подготовки княжеских дружинников, — произнес провожатый, словно прочитав или мысли. — Мы собираем одаренных детей со всего Петрограда и готовим детей к службе. После выпуска почти все бойцы получают рекомендации и поступают в дружины.
Теперь понятно, почему приют выглядит так пристойно. Скорее всего, аристократы всего Петрограда, которые имеют право владеть своей дружиной, делают щедрые пожертвования заведению, за возможность набора лучших бойцов. Само собой, правило это негласное.
— Но где дети проходят подготовку?
— Весну, лето и осень дети живут в казармах на полигоне. Сюда воспитанники перебираются только на зиму и тренируются в залах. Раньше они жили в приюте круглый год, но после Смуты собор сделали памятником исторического наследия, а полигон портит вид. И туристам много знать не стоит. Да и тяжело тренироваться, когда на тебя целыми днями смотрит множество людей. Дети же это не звери в зоопарке.
— Но мать-настоятельница…
— Мать-настоятельница занимает в нашем приюте должность кастеляна-управляющего, не более. Она решает многие вопросы, но тренирует детей и следит за порядком человек из боевого монашества.
— Позвольте спросить, вы давно тут служите? Быть может помните Илью Литвинова?
— Как ни странно, господин Чехов, я и впрямь помню этого юношу. Он был очень упорным и не жаловался. Тренировался усердно. И когда кто-то из команды проявлял слабость, он брал на себя нагрузку приятеля.
— Он умел дружить? — с невинным видом поинтересовался я.
— Этот талант был ему свойственен, — кивнул мужчина. — Мы все гордились им, когда стало известно, что Илья защищал своего князя до конца. Мало кого после произошедшего взяли бы в другую семью. А Литвинов оказался достоин подобной чести. Не покрыл себя позором. Даже Разины признали его заслуживающим жизни и не стали мстить.
Мой провожатый свернул направо. Коридор был широким и привел к единственной двери,
