Математик меж тем закончил перерисовывать картинку и захлопнул свой гроссбух.
- Всё, можно развязывать, - сказал он и встал со своей табуретки.
Лысую девушку развязали, и она обескуражено села на пол, не делая попытки куда-нибудь бежать. Математик был доволен, и это можно понять: что-то важное он уже сделал, записал в свою книжищу и улучшил свой сволочной мир. Я вот только беспокоился, не уберёт ли он девушку как лишнего свидетеля. Но, кажется, Математику было сейчас не до неё.
Он весело велел достать припасы, и мы разложили их на безумной красоты резном столе, во многих местах уже порезанном чьими-то ножами. Мы дали кусок и лысой девушке, и та молча жевала свиной концентрат, будто позабыв, что внизу лежали, ещё не до конца остыв, два её товарища. Мы, впрочем, позабыли и о Семецком, и он явился сам, раскачав свою дверь и припёртую к ней деревяшку. Я думал, что Семецкий будет расспрашивать, как и что произошло. Но нет, как только он увидел девушку, так радостно и заблажил:
- Лысенькая... Иди сюда, лысенькая.
Девушка покорно прижалась к нему, и я только теперь прилежно её рассмотрел. Мне она показалась несколько безумной. Я видал таких в Москве среди беженцев, что попали под удар психотропного излучения. Человек не то чтобы сходит с ума, но становится слишком покладистым и доверчивым, точь-в-точь как молодой щенок, постоянно рассчитывающий на заботу и ласку. Не знаю, может, тут от грибов такое же происходит, но я и думать в эту сторону не стал. А вот поэт своего не упустил и даже не ушёл побыстрее в глубь квартиры, а бочком уполз вместе с лысой девушкой.
Математик смотрел на это хмуро, но не препятствовал. Девушка была, видимо, чем-то вроде зверька бессловесного, но ему пока нужного. Я думал, что он её застрелит или отдаст Мирзо, чтобы тот прирезал её, как овцу. Ведь живая девушка угрожала тайне, тем рисункам и снимкам, что сделал Математик. Но ожидавшейся зачистки почему-то не воспоследовало. Это подрывало логику событий в моих глазах, но ничуть меня не печалило. Печалило меня то, что я второй раз оказался на стороне зла, навеки став его соучастником. Уж потом никакому Кондуктору не расскажешь, что не хотел, что такова логика жизни после Катаклизма, или, как здесь говорят, Катастрофы.
Отчего-то Математик принял решение не возвращаться прежним путём. Но и прежний путь изменился. Когда мы вышли из дома, страшный ветер просто вырвал у нас из рук входную дверь и с размаху ударил ей так, что сверху на меня упала жестяная табличка "Берегите тепло". Табличка была актуальная - холод пробирал меня страшный. Мы вышли на набережную.
Мирзо первым увидел блеск оптики в окне и шмыгнул за обломок фонарного столба. Мы тоже мешками повалились у решётки. Я понял, что странного было в этом доме, везде окна были выбиты, а тут аккуратно вставлены. На первом этаже они были закрыты аккуратно прибитыми досками, а вот наверху были настоящие стёкла. Одно окно осталось открытым, и там я увидел фигуру человека, который помахал нам рукой. Посовещавшись, мы пошли в этот этнографический музей прятаться от ветра.
Хозяин в кофте с галунами встретил нас у подножия лестницы, и это оказался довольно крепкий, я бы сказал, упитанный человек с китайской бородкой. Да что там говорить, хранитель Кунсткамеры был настоящий китаец. Я немного видел китайцев в жизни, вот корейцев да, корейцев у нас на "Соколе" хватало. И дедушка Ким, что учил меня дыхательной гимнастике, был настоящий кореец, но человек, стоявший передо мной, имел совсем иной разрез глаз. Ким учил меня, что отличать восточные нации нужно именно по разрезу глаз.
Китаец церемонно поклонился, и я заметил, что шутки шутками, а за ним всё же стоит ручной пулемёт, прислонённый к косяку двери. Видимо, разные гости бывали в этом здании. Китаец совершенно не удивился, узнав, что мы из Москвы. Он вообще ничему не удивлялся, ни непогоде за окном, ни нам. Разве что напряжённо всмотрелся в девушку, которая топталась перед лестницей. Он взял её голову в ладони и посмотрел в глаза, а насмотревшись, с жалостью поцокал языком.
Так бывает, когда человек обрадуется какому-то предмету, а потом увидит в нём трещину или сколотый край и опечалится. Но после этого китаец вынул из кармана два металлических шара, тут же зазвеневших, и вложил их в руку девушки Лены. Она с восторгом принялась катать их в ладони и полностью ушла в это занятие. Причём ушла так, что до ночи мы её не слышали и не видели. Китаец сказал, что самое время пить чай. Невелико было угощение, да в такой час дорого. Мы уселись за низким стоном, и китаец разлил чай с явно ощутимым гнилостным привкусом. Я пил да нахваливал, Владимир Павлович тоже, а ног Математику эта обстановка была как-то не по сердцу. Математик смотрел на китайца с видимой опаской. Они были как два медведя в одной берлоге, и было похоже на то, что Математик боится, что китаец узнает о нём что-то лишнее. Хозяин Кунсткамеры, казалось, ничего не замечал, экспонаты вокруг и то казались более одушевленными. Манекены в латах с копьями мотали головами, ватные халаты шевелились в витринах, трепетали старинные карты на стенах. Это мне только казалось, конечно, но после слуховых галлюцинаций, которые я стал замечать в этом городе, я уже ничему не удивился бы. Китаец, оглаживая свою кофту с галунами, меж тем с сожалением рассказывал, что множество людей пыталось проникнуть в его владения, чтобы выпить спирт из банок с уродцами. Правда, потом какие-то более организованные хулиганы украли из экспозиции все самурайские мечи. А китайский генерал, застывший в витрине в своём странном халате и шлеме с высоким плюмажем, похожем на коричневый цилиндр соцветия рогоза, казалось, кивал и приговаривал: Да-да, все самурайские и китайские, впрочем, тоже. В такт этому киванию качались золотые кисти у него на животе. Вот какие вещи делал здесь сквозняк. Да и снаружи здания, впрочем, ветер был такой, что гнул деревья.
Рядом, в углу, стояла восковая, так мне показалось, фигура человека с бородавкой. Был он толстоват, немолод, одет во френч, а что означал, было совершенно непонятно. Однако я приготовился к тому, что всё тут непонятно к чему. Так оно и вышло. Товарищи мои пошли в подвал, где работал нужник особой системы с настоящим сливом, правда, ручной заливки. Чувствовалось, хозяин в сортирах понимает. Я в очереди становиться не стал и приступил к светским беседам. А как вас по отчеству? спросил вдруг хозяин быстро. Да можно и без отчества. Нет, лучше уж с отчеством. Таковы мои правила.
- Меня Александр Николаевич зовут, - ответил я и, произнося отчество, вспомнил в этот момент об отце. Это было как лёгкий укол напоминания.
- Скажите, - спросил я, - а что это за повар тут бродит?
