Фальконеты продолжают стрельбу отдельными батареями по готовности. Впрочем, разницами между залпами батарей всего в несколько секунд. Полупушки стреляют отдельно и реже. Зато их ядра наносят больше урона. Они бьют сразу по двум терциям второй линии, которые идут посередине. Расстояние между этими терциями всего метров двадцать. Две терции первой линии, в которых самые большие потери, замедлили шаг. Их догнала вторая линия и образовала одну.
С флангов испанцев атакуют рейтары четырьмя полуротами, построенными в колонны по четыре. Передняя шеренга приближается метров на двадцать к врагу, разряжает в него по два пистолета и двумя парами, повернувшими в разные стороны, скачут в хвост своей колонны. Встав за последней шеренгой, медленно продвигаются вперед, заряжая пистолеты. Такой маневр называется караколированием. Бьют рейтары в первую очередь по вражеским стрелкам — своим главным врагам. Те отвечают и результативно. Я вижу, как бьется на земле раненая лошадь.
Фальконеты успевают сделать по три залпа ядрами, полупушки по два, пока дистанция до врага не сократилась метров до двухсот. Теперь поговорим с испанцами более серьезно.
— Карронады, огонь! — командую я.
Они заряжены картечью. В зарядах увеличенное количество пороха и свинцовых шариков. Карронады грохочут басовитее и громче. Дыма выплевывают тоже намного больше. Те терции, что идут прямо на нас, скрывают облака черного дыма, но я могу наблюдать, что творится с другими. Картечь не делает глубоких просек. Она поражает солдат в передних двух-трех шеренгах, зато область поражения шире. Каждый заряд убивает или ранит несколько десятков человек. Кто-то падает, кто-то приседает, кто-то бросает оружие и зажимает руками рану. Терции замирают на месте, чтобы справиться с шоком. Испанский арьергард догоняет их и тоже останавливается.
Вражеские солдаты справляются со страхом и возобновляют движение, понимая, что, схватившись с нашими ландскнехтами, они перестанут быть мишенью для артиллерии. Картечные залпы фальконетов наносят им намного меньше урона, но тоже останавливают, правда, всего на самую малость. Затем вступают в дело наши мушкетеры. Цель большая, промахнуться трудно. Они тоже караколируют, хотя в пехоте это пока не заведено. Я, видимо, буду тем командиром, кто вел это.
Испанцы наклонили свои длинные пики и, теряя солдат, продолжили упрямо переть на нас. Кажется, нет в мире такой силы, которая бы остановила их. Это тебе не трусливые вояки американских колоний. Нас атакуют опытные солдаты, поучаствовавшие во многих сражениях и редко познававшие горечь поражений.
Но и их сломил второй залп карронад с пистолетной дистанции, с которой картечь разрывала человеческие тела на куски. Жуткое зрелище даже для меня, повидавшего немало. После этого залпа в терциях осталось меньше половины солдат. При этом среди них много раненых. Странным образом в мозгу сразу многих испанских пикинеров как бы раздался щелчок — и они все вдруг уронили свои длинные и тяжелые пики, мушкеты, а потом развернулись и понеслись стремглав по скошенному полю, топча мертвых и раненых своих сослуживцев, обтекая две терции арьергарда, сохранявшие какое-то время строй. Видимо, перекошенные ужасом лица и выпученные от страха глаза удирающих сослуживцев слоили и их боевой дух. Обе терции арьергарда тоже побросали тяжелое оружие и понеслись к лесу, возле которого строились перед началом сражения. Вслед им летела картечь и пули, а потом ядра, а с флангов нападали рейтары, которые рубили мечами, стараясь угадать между шлемом и кирасой.
— Артиллерия, прекратить огонь! — приказал я.
Порох нынче дорог, и запасы его небольшие у нас.
Орудия замолчали не сразу. Некоторые расчеты вошли в раж, не услышали команду. Когда смолкли все фальконеты, ландскнехты заорали во всю глотку. Сколько раз я уже слышал такой рев, но все еще поражает меня его звериная, первобытная энергетика. Иногда кажется, что вижу, как, словно старая и ненужная одежда, спадают с этих двуногих тысячелетние наслоения культуры. Если можно так выразиться, в бою мы становимся цивилизационными нудистами.
Рейтеры преследовали удирающих испанцев до леска, где остановились. Я думал, не хотят соваться в лес, хотя он и редкий, но все оказалось прозаичнее: на окраине леса стоял испанский обоз. Рейтары решили, что там будет больше добычи. Ошиблись. Там была только провизия, палатки и прочий лагерный инвентарь.
Как только испанцы скрылись в лесу, ландскнехты, не дожидаясь моего приказа, сломали строй и вышли на поле боя. Там валялось несколько тысяч убитых и раненых. Последних добивали, порой жестоко. Немцы вымещали горечь былых поражений, а голландцы благодарили за инквизицию и непосильные налоги. За налоги — с особой изощренностью. Если бы у испанцев был знатный полководец, эта победа, а вместе с ней и я, вошла бы в историю Нидерландов. Но получалось, что мы победили банду грабителей, пусть и многочисленную. Так что рассчитывать можно только на благодарность местных жителей и, может быть, князя Оранского. Надеюсь, генерал-старшина Шарль де Гарнье напишет ему подробный отчет о сражении, в котором упомянет не только свои подвиги, но и мое участие.
С трупов стягивали доспехи, одежду и обувь, раскладывая по отдельным кучам. Все это будет поделено. Почти честно. Я взял только дорогое оружие и доспехи. Один комплект доспехов был украшен серебряной чеканкой, изображавшей скачущих рыцарей с копьем наперевес. Наверное, доспех раньше принадлежал знатному и богатому человеку. Интересно было бы узнать, каким судьбами он оказался на испанском солдате? Доспех сберег его тело от картечи и пуль, от которых остались несколько вмятин, но внутри, в верхней части спереди, был запачкан кровью, натекшей из шеи или головы.
Большая часть трофеев была тут же продана маркитантам, как следовавшим за нашей армией, так и за испанской. Последних во время сражения не было видно даже возле испанского обоза, но, когда начался дележ добычи, появились неизвестно откуда. До середины ночи шла попойка, сопровождавшаяся, судя по звону оружия и крикам, выяснением отношений. Поскольку мой шатер стоял в стороне от лагеря и был окружен палатками бывших матросов с фрегата и роттердамцев-артиллеристов, я не вмешивался в празднование победы. Пусть выплеснут страх, накопленный во время сражения.
Утром к моему шатру пришла делегация из представителей почти всех рот. Вожаком был рослый немец с буйной рыжей шевелюрой и круглой конопатой мордой, на которой растопорщенные усы и борода казались приклеенными.
— Генерал, у нас принято после победы выплачивать жалованье за месяц и начинать новый отсчет, — сообщил он.
— Да, знаю, — подтвердил я. — С артиллеристами так и поступлю. А вам-то за что?! Вы вроде бы только наблюдали, как они стреляют.
— Мы тоже стреляли, у нас убитые есть и раненые, — продолжал гнуть свое рыжий здоровяк.
— Не смеши меня! — попросил я иронично. — Иначе я уступлю артиллеристам и разрешу им взять такую часть добычи, какую они заслужили. Они считают, что вам досталось слишком много, а это не справедливо. Ты этого хочешь?
Сомневаюсь, что артиллеристам удалось бы забрать у ландскнехтов уже поделённую добычу, но это наверняка не последнее сражение. При следующем разделе добычи я могу увеличить доли артиллеристов вдвое или втрое, и никто не вякнет, потому что так будет по справедливости. У людей, часто глядящих в глаза смерти, обостренное желание, чтобы мир был справедлив. Именно поэтому и я не хотел платить им, хотя денег князя Оранского мне не жалко.
— Нет, — ответил вожак делегации.
— Тогда возвращайтесь в роты и расскажите всем, что награду надо заслужить. Проявите себя в бою — будете награждены, — говорю я и задаю следующий вопрос: — Или вам хотя бы раз задержали положенную выплату?
— Нет, — во второй раз произносит он.
Слово «нет», произнесенное не мной, а им самим, теперь западет в голову не только ему, но и другим делегатам. Это не я отказал, а они как бы сами признали, что премия им не положена. Они люди темные, не знают техники оболванивания, придуманные в двадцатом веке.
